Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

Изгнание Адама и Евы из рая XVII век. Новгородская школа (фрагмент росписи алтарных дверей). Публикуется с разрешения Музея-заповедника «Коломенское».

Приведенные нами отрывки из повести дают убедительное представление о гендерных аспектах русского православия, учение которого во многом напоминало католическое: женщины легко подпадают под дьявольское обольщение, похотливы по своей натуре, губительны для мужских душ. Одним словом, они предстают перед нами достойными дочерьми Евы. Это краткое резюме выражает консенсус, сложившийся среди исследователей, которые затрагивали данную тему в своих трудах.

Однако ученые, как российские, так и западные, постоянно сталкиваются с одной и той же методологической проблемой, когда речь заходит о гендерных отношениях в России раннего Нового времени. Источники намеренно подбираются таким образом, чтобы они отражали господствовавшие в России представления о сексуальности и гендерных различиях, и, разумеется, соответствующая проблематика оказывается в них на первом плане. Собрание исповедных вопросников, призванных исторгнуть признания в сексуальных прегрешениях, вместе с пикантными любовными приключениями героев художественных произведений и изображениями, прямо напоминающими о сексуальной стороне жизни человека, – все это неизбежно порождает образ религиозной культуры, носители которой озабочены сексуальными прегрешениями и намерены их искоренить[231]. Опасно анализировать разрозненные фрагменты, вырванные из контекста: представления о женщинах и сексуальности тем самым изымаются из мира, где они были распространены. Вне культурного контекста значение их остается непонятным. Чтобы выяснить, как сексуальные прегрешения вписывались в общий строй воззрений на грех и добродетель, следует привлечь более широкий круг источников.

Взаимосвязанные темы – секс, грех, гендер – в христианской космологии неизбежно восходят к истории Адама и Евы[232]. Грехопадение подробно рассматривается как в православной, так и в католической традиции; однако восточное христианство приписывало «падение Адама» не в меньшей мере действиям самого Адама – или пары первых людей, – чем женской слабости. «Плач Адама», известный в списках XV–XVII веков и, вероятно, певшийся Великим постом, содержит жалобу Адама на потерю рая, созданного для него и Евы и потерянного им из-за его собственной грешной натуры, без указания на конкретный грех:

Мне ради, раю,

Затворен еси,

А Евги ради, раю,

Затворен еси

[Сергеев 1971: 281–282, 284].

Когда же грех все-таки упоминается, речь идет о непослушании, отказе следовать четким предписаниям Господа, а не о нарушении сексуальных норм. Порой вина возлагается на Еву, как в «Молении Даниила Заточника» или в часто переписывавшемся отрывке из Иоанна Златоуста («Аще бы от древа удержалася Евва, не быхом сего площения требовали мы»). Но обычно в центре внимания оказывался один Адам или же оба супруга[233]. На иконах и миниатюрах с изображением Адама и Евы их тела удивительным образом лишены всяких половых признаков, что подчеркивает внесексуальный характер совершенного ими акта неповиновения. Кроме того, оба выглядят подавленными от обрушившейся на них кары, испытывая на себе тяжелейшие последствия своего поступка[234].

Рис. 4.8. Одна из групп грешников, разделенных согласно их проступкам (рукописный Апокалипсис, относящийся, вероятно, к 1780-м годам). Вверху мы видим надпись «Чародеи». Нагие и беззащитные, они дрожат, в то время как сверху на них обрушиваются огнедыщащие змеи. «Наказание грешников», рук. С. 38, л. 158 об. Публикуется с разрешения Отдела особых коллекций Спенсеровской научной библиотеки Канзасского университета.

Гендер, пол и грех в художественной литературе Московского государства

Многие «народные тексты», созданные в конце XVII века, содержат ценную информацию о том, каким образом гендерные факторы и сексуальность отражались на жизни и взглядах обитателей Московского государства. Эти повести служат важным связующим звеном между предписательными церковными источниками и реальным опытом светской жизни, отраженным в судебных делах. Более светская по своему характеру литература была новым явлением для России XVII столетия: она выросла из мирской культуры, в которой, однако, все еще господствовало религиозное мышление. Мы рассмотрим три произведения: «Повесть о Горе и Злочастии», «Повесть об Ульянии Осорьиной» и «Повесть о Савве Грудцыне», о которой уже говорилось. В каждой из них разбираются вопросы, связанные с отношениями между домочадцами и внутрисемейной моралью, порой затрагиваются также проблемы должного и недолжного сексуального поведения. Но авторы их вовсе не выступают «единым фронтом». В первых двух – в отличие от «Повести о Савве Грудцыне» – не содержится осуждения сексуальности и женской греховности; более того, между ними даже не устанавливается логическая связь. Ценность этих произведений заключается в другом: они позволяют нам выявить особенности различных грехов.

В «Повести о Горе и Злочастии», с ее выразительным названием, секс вообще не отнесен к числу грехов и соблазнов. В центре внимания находится непослушание – смертный грех. Повесть начинается, что очень важно для нас, с напоминания о том, как был сотворен человек и что послужило причиной его падения, и содержит недвусмысленный нравственный посыл:

Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво:

Прелстился Адам со Еввою,

Позабыли заповедь божию,

Вкусили плода винограднаго

От едемскаго древа великаго.

Господь бог на них разгневался…[235]

При этом грех Адама и Евы заключается именно в непослушании: «Позабыли заповедь божию», и за то «господь бог на них разгневался». Бог изгоняет чету из рая, после чего происходит следующее:

Учинил бог заповедь законную,

Веле он браком и женисам быть

Для рождения человеческаго и для любимых детей.

Итак, для автора повести проявления сексуальности в браке не только терпимы, но полностью соответствуют Божьей заповеди – и приводят к появлению «любимых детей». Интимные отношения между супругами вовсе не являются причиной впадения в немилость, и даже напротив, считаются долгом. Но так как люди ведут себя «несмысленно и неуимчиво», все приходит в упадок:

Ино зло племя человеческо,

в начале пошло непокорливо,

ко отцову учению зазорчиво,

к своей матери непокорливо

и к советному другу обманчиво.

Во вступительной части обрисовывается нравственная концепция повести: Адам и Ева изгнаны из рая за отказ повиноваться и нарушение Божьей заповеди; люди следующих поколений проявляли непослушание и непокорность по отношению к родителям, как матерям, так и отцам, и их друзьям. Неповиновение старшим по возрасту и положению – грех, затмевающий все остальные, а нарушение сексуальных норм не удостаивается во вступлении ни малейшего намека[236].

В дальнейшем нравственный посыл, заявленный во введении, остается неизменным. Неназванный юноша, о чьей предшествующей судьбе ничего не говорится, получает советы и наставления от своих набожных родителей – опять же, как от матери, так