Армен - Севак Арамазд

Маша повела Армена через двор к узкому полутемному коридору, стены которого были из тонких, суковатых, необработанных бревен, незаметно, но неуклонно подгнивавших. Взгляд Армена остановился на выступе ближайшего бревна, по которому вкруговую суетливо бегал крупный паук. Армен чувствовал, что в нем тщетно старается пробудиться какое-то воспоминание. Когда они подошли ближе, паук уже исчез, и Армен невольно стал разглядывать место, по которому тот метался секунду назад.

— Помоги мне, — услышал он за спиной голос Маши.

Она балансировала на одной ноге, пытаясь сохранить равновесие. Босая нога болталась в воздухе: по-видимому, Маша потеряла туфлю. Армен вытащил ее из глубокой и узкой щели в полу и протянул Маше. Надевая ее, она оперлась на плечо Армена, но это движение как бы не имело к ней отношения: лицо ее странно заострилось, глаза были полузакрыты. Армену показалось, что он впервые видит лицо Маши, и это лицо ему чуждо и незнакомо.

— Маша, — спросил он, — ты давно здесь живешь?

— Да, — ответила она с горечью. — Когда я вышла из детдома, не знала, куда мне деться… — голос ее словно попал в какую-то глубокую и узкую колею и теперь звучал глухо и с напускным безразличием. — Я не представляла, что мир вокруг нас такой огромный. Только выйдя из детдома, поняла, что такое сиротство. Забилась в угол автобуса и решила ни за что не выходить, пока меня не ссадят насильно. А когда приехали в Китак, мне вдруг взбрело в голову остаться в этом городе, и я в последнюю минуту кинулась к выходу. Не знаю почему, мне показалось, что родилась я именно здесь, хотя мне и говорили, что нашли меня в степи, под каким-то деревом. Мне захотелось жить тут, может быть, найдутся люди, которые помнят мою историю. Стала расспрашивать стариков Китака, но все они разводили руками, мол, ни о чем таком не слышали. Вечно путали меня с кем-то другим, кого родители потеряли, но потом нашли благодаря счастливой случайности…

— Ты не помнишь своих родителей? — спросил Армен и тут же сообразил, что задает бессмысленный вопрос.

Маша вскинула на него обиженный взгляд.

— Да ты, оказывается, меня совсем не слушаешь! — по-девичьи капризно надула она губы. — А я-то думала, что ты меня поймешь…

— Извини, — сконфузился Армен. — Мне… просто… хотелось спросить: ты ненавидишь своих родителей?

— Я?.. Ну как тебе сказать… — Маша пальцами пригладила волосы. — Нет, скорее нет. Как я могу их ненавидеть, ведь я их никогда в жизни не видела! Понимаешь, мне всегда казалось, что я родилась в воздухе, я как будто помню что-то такое: я была в воздухе, — Маша грустно улыбнулась. — Меня в детдоме так и называли — «Воздушная девочка». Но это не имеет отношения к тому, о чем я говорила. Просто однажды учительница сказала, что животные появились из воды, а я наивно спросила: «А из воздуха?» Была в детдоме девочка по имени Майя, мы ее называли Ма, так вот она и придумала мне эту кличку…

Маша умолкла, задумавшись.

— Эта Ма умерла?

— Откуда ты знаешь? — поразилась Маша.

— Догадался.

— Ты умный, по глазам видно, что умный, — похвалила Маша.

В полумраке коридора Армен польщенно улыбнулся.

— Ма была такая тихая, молчаливая, худенькая девочка, удивительно белокожая, — вспоминала Маша с печальной нежностью. — В детдоме у нее единственной были родители, но они на время уехали куда-то далеко. Ма такая красавица была — просто ангелочек, только болела часто, и, представляешь, родители сдали ее в детдом под тем предлогом, что девочке будет трудно в тех местах, куда они перебираются; дескать, вернемся и сразу же заберем дочку. Но они уехали и не вернулись.

Наш директор, мы его называли Папой, посылал им письмо за письмом, они ни разу не ответили, и Ма так и осталась с нами. Она стеснялась нас и робела, потому что была дочерью «важных особ», как выражался Папа, но всегда плакала тайком и все ждала, что не сегодня завтра отец и мать приедут за ней. Когда мы осуждали их, Ма горячо заступалась, этого мы никак не могли понять. Многие не любили Ма, особенно сторож детдома, одноногий негодяй. Он ее просто ненавидел, а за что — понятия не имею. Так ведь бывает, правда? — обратилась Маша к Армену. — Иногда ненавидишь человека безо всякой причины…

— Да, — сказал Армен, — такое и со мной случается, но хорошо, что длится не слишком долго…

— Однажды, когда мы играли во дворе, Ма случайно задела костыль сторожа, прислоненный к стене. Костыль свалился, а сторож рассвирепел и так ударил ее, что она упала, а потом он стал ругать ее последними словами. После того случая Ма еще больше ушла в себя, ни с кем не разговаривала, не играла; сядет где-нибудь под стеной, положит голову на колени и смотрит в одну точку. Часами так просиживала… Спустя несколько лет нашему Папе взбрело в голову силами самих воспитанников построить высокий каменный забор вокруг детдома, чтобы, как он говорил, «скверна извне не проникала к нам и не портила детей». Знаешь, он у нас был немного чудаковатый, со странностями, как говорится. Эта идея с каменным забором ему страшно нравилась, он без конца — к месту и не к месту — повторял: «Я превращу наш детдом в райский сад, а деревянная изгородь мне мешает, потому что дерево сегодня есть, а завтра его нет, в то время как камень тысячи лет простоит и камнем останется…» Папа приказал водить нас в степь — собирать там круглые маленькие булыжники для забора. Он из этих булыжников хотел построить свой красивый забор. И вот, собирая булыжники, Ма упала, расшибла коленку и вскоре умерла от заражения крови… — прикрыв глаза, взволнованная воспоминаниями, Маша умолкла, потом тряхнула головой и посмотрела на Армена поплывшим взглядом. — Но мне до сих пор кажется, что Ма не от болезни умерла, что ее этот одноногий убил — ударил и убил…

Армен молчал.

— В день ее похорон дождь моросил, вообще грустный был день, — продолжала Маша. — Я попросила, чтобы меня включили в ту группу, которая должна была нести цветы перед гробом. Понимаешь, однажды мимо нашего детдома старушку проносили, и мне захотелось присоединиться к процессии. Помню, как только я смешалась с теми, кто шел за гробом, как будто тяжесть какая-то меня придавила. Тогда я вышла из толпы и пошла впереди гроба. Стало легче. Не знаю почему, мне понравилось идти впереди гроба: вроде оставляешь смерть за спиной и в то же время двигаешься к смерти… — Маша криво усмехнулась. — В день похорон Ма, когда мы дошли до кладбища, дождь все моросил и моросил. Я должна была вместе с другими девочками прочитать над гробом стихотворение и без конца повторяла в уме «свое» четверостишие. Это Папа велел, чтобы мы продекламировали стихи одного поэта, который жил по соседству с нашим детдомом в большом двухэтажном особняке. Правда, мы этого до поры до времени не знали, мы просто видели, что каждое лето в нем появляется небольшого роста короткорукий и коротконогий квадратный человек. У него был огромный сад, и ветки фруктовых деревьев поверх забора свисали над дорогой, прямо у нас под носом. Однажды наши детдомовцы не удержались и сорвали несколько яблок. Этот человек пожаловался. Выяснилось, что он писатель. Ну, наш Папа отправился к нему, извинился за нас и, чтобы задобрить, пригласил его как-то в детдом. Мероприятие называлось «Встреча с известным писателем», — Маша поморщилась. — Маленький такой человечек был, с бегающими глазками. Папа встал посреди сцены и начал петь ему дифирамбы. Чего он наговорил — и сам, наверное, не понял, но его слова так взволновали писателя, что он прослезился. А потом выступил сам. «Пока докладчик говорил, — сказал, — я написал небольшое стихотворение, которое посвящаю не детству вообще, а именно вам». Потом рывком вскочил с кресла, расставил ноги и стал читать: