Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

Кто-то на набережной запел «По Дону гуляет казак молодой…». Эриксона трясло. Он пошел в свою каюту и не раздеваясь, а лишь скинув башмаки рухнул на застеленную койку.

Интересно, все ли люди, оказавшиеся в эпицентре Истории, не понимают, что на самом деле происходит? По-видимому, все. Есть ли у Истории Мастер? Лев Толстой сказал бы, что нет. И это непонимание, соединенное с анонимностью инспиратора событий, порождает тем не менее всеобщую ответственность. Разве можно быть ответственным за то, чего не понимаешь? За что ответственен он, Николай Адольфович Эриксон, старший лейтенант Северного военно-морского флота? За то, что спасал подновленную «Аврору» от пробоины в днище, которую обязательно бы сделали безграмотные белышевы?.. Только за это, и ни за что другое. Пройдут десятилетия, а его имени никто и не вспомнит. Оно останется лишь в матросских тетрадках, хранящихся в архиве Военно-морского музея в Питере, да в тонкой книге воспоминаний очевидцев тех октябрьских дней. А последствия ощутят все…

Над головою что-то жахнуло. Задремавший Эриксон вздрогнул и открыл глаза. Ему показалось, что это гром. Русской осенью подобное очень может быть… Столкнулись две массы воздуха, холодная и горячая, – и на2 тебе, почти летняя гроза, ничего необычного…

В дверь каюты постучали.

– Войдите!..

Николай Адольфович сел на кровати. Перед ним стоял бледный Винтер.

– Разрешите доложить, господин капитан… Белышев приказал зарядить боевой снаряд и выстрелить в Зимний дворец.

– Попали? – равнодушно спросил Эриксон, чувствуя, что очень устал.

– Нет, – ответил артиллерист, – я подменил боевой снаряд на холостой. Им и стреляли.

– Зря, – сказал капитан и, видя замешательство офицера, объяснил: – Шутка.

– Но мы можем выстрелить и боевым, – предложил Винтер. – Надо?

– Не надо. Можете идти. Вы сделали что могли.

– Честь имею.

Винтер откланялся и, выйдя в коридор, подумал, что дни капитана сочтены. Он стал похож на мягкую подушку, а подушками дерутся только дети, и от них не страшно.

Утром того же дня Николай Адольфович Эриксон ушел с «Авроры» к себе домой. Его никто не арестовывал и не задерживал. В городе работали кафе и рестораны, все было как обычно. День выдался солнечным, почти теплым. Больше о капитане никто ничего не слышал, во всяком случае в России.

В газетах написали, что ночью произошел военный путч и даже с какого-то крейсера выстрелили снарядом по Зимнему дворцу, но не попали. По-видимому, лидеры большевиков хотели кого-то испугать. Этой же ночью толпа вооруженных хулиганов ворвалась на территорию дворца, но никого там не застала. Ни министров-капиталистов, ни государя императора. Только картины и дорогие вазы, в одну из которых тут же нагадили.

Зато в погребах Зимнего стояли дорогие вина, в ос-новном французского производства. Здесь находился государственный запас спиртного, созданный еще во времена сухого закона и объявления войны с Германией.

Горячий праздник продолжался несколько часов. Кто-то принес гармошку и граммофон. Солдатки «женского батальона» пили вместе с восставшими и отдавали свое тело свободной любви. Это была ночь радости – сродни коммунизму, который был не за горами.

Но кончилось тем, чем обычно оканчивается любая радость.

Около полудня во дворец въехал грузовик с вооруженными рабочими. Пьяных участников ночного дебоша расстреляли тут же, в погребах, где остались те, кто не мог доползти домой. Этим объясняется тот факт, что в позднейшие времена не нашлось ни одного достоверного участника взятия Зимнего. Только рассказы историков и восклицания типа: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

«Аврору» же постигла совсем странная судьба. На исходе десятых годов ее тайно распилили и затопили в водах Финского залива как крейсер, не годный к современной войне. Однако, спохватившись, что распилу подверглась сама История, создали копию, перепутав в последней количество труб.

На ней, на копии, до конца ХХ века парадно служили молодые матросы, пока кто-то не догадался сделать на борту дорогой ресторан.

Ресторан оказался плохим, как почти все питерские рестораны. Но крейсер был в этом не виноват. Сама История начала спотыкаться, чахнуть и зевать и наконец, свалившись у забора, крепко заснула.

Ее никто не мог разбудить.

Той же дождливой ночью в стенах Таврического дворца происходил Второй съезд Советов.

– Владимир Ильич, Зимний взят, – сказал Лев Давидович Ленину, который готовился к выступлению и просматривал тезисы своего доклада.

– Зачем? – спросил Ильич.

– На всякий случай, – сказал Троцкий. – Теперь мы можем разговаривать с царем с позиции силы.

– А раньше как говорили?

– С помощью блефа.

– Но это ведь военный путч!..

– Безусловно, – подтвердил блестящий Лев.

Теперь именно он стоял во главе Петросовета, вытеснив оттуда Чхеидзе и тех, кто слишком много думал и сомневался вслух.

– Путчистов расстрелять и судить.

– Понял, – сказал Лев Давидович, отметив про себя мудрость Старика. Он ни в чем не хотел быть замешанным, и его чистоплюйство, особенно в факте суда после приговора, представлялось восхитительным. Мне бы так, – с завистью подумал Троцкий. – Сначала расстреливать, а потом судить. А то живешь в своем еврейско-цыганском счастье… Обидно как-то!..

Сам же Ильич не был особенно доволен новым обстоятельством в шахматной партии, которую он согласился играть. Он теперь носил фамилию рабочего Иванова и жил на всякий случай по поддельному паспорту.

Разговаривать с царем с позиции силы… а о чем с ним, собственно, разговаривать? О том, что русский пролетариат не способен руководить государством переходного типа? Что он ленивый, отсталый и неразумный? Что нужен другой пролетариат, чтобы руководить этим пролетариатом? И почему хулиганы полезли именно в Зимний, а не на Гороховую, 64? На Гороховой они бы решили главную проблему… топориком по голове того, кто им попался бы по дороге. А мы их потом – под революционный трибунал, и концы в воду!..

Бежать, – подумал Ильич. Давнишний страх воскрес в нем с прежней силой.

Социалистическая революция, о необходимости которой долго говорили большевики, совершилась.

Через несколько дней на Гороховую, 64 вместе с курьером пришел толстый запечатанный пакет. Граф Фредерикс, психическое состояние которого ухудшалось с каждой минутой, отказался его открывать, подозревая, что внутри пакета заложена бомба. Обратный адрес не оставлял возможности сомневаться в какой-нибудь пакости, грозящей обитателям Гороховой: «Таврический дворец. СНК». Что такое СНК? И еще расположенный в одном из центров государственной смуты, во дворце, который еще не опомнился от провалов Керенского и Ко?