Женевский обман - Джеймс Твайнинг

Том вскочил, выложив на стол горсть мелочи.

— Значит, времени у нас в обрез.

Отель «Ритц», Мадрид, Испания, 19 марта, 09:48

— А, это вы?

Директор Бери изменился влице, не в силах скрыть разочарование то ли от удивления, то ли от раздражения. Определить, от чего именно, было сложно.

— Да, сэр, я. — Верити Брюс кивнула, сделав вид, что не заметила этих эмоций.

Он выжидательно молчал, словно надеясь, а вдруг она вспомнит, что ей срочно куда-то нужно или что она ошиблась дверью. Но она ничего такого не сказала, только теребила свой серебряный медальон, рассчитывая тем самым привлечь его внимание к скульптурным изгибам ее роскошной груди.

— Н-да… э-э… — Бери нервно кашлянул, перевел глаза в пол, потом куда-то в стену повыше ее головы, после чего сказал: — Ну так проходите!

Утверждать, что он нарочито избегал ее после той истории с куросом, было бы слишком большим преувеличением. Ведь не далее как вчера они вместе обедали в компании какого-то чиновника из мэрии, сидели рядом в салоне первого класса во время перелета сюда и вместе были приглашены на сегодняшний официальный завтрак в посольстве. Но сказать, что он избегал оставаться с ней наедине, означало бы попасть в самую точку. Он отчаянно искал способы отвязаться от нее — выдумал причину уйти со вчерашнего обеда пораньше, чтобы не ехать с ней вместе в такси обратно до музея; нарочно опоздал сегодня на завтрак, чтобы не попасться в ее лапы за кексами и апельсиновым соком. Поэтому она и отловила его в гостиничном номере — знала, что здесь он будет один и уж никак не отвертится.

Бери подошел к письменному столу, тем самым предлагая ей занять место напротив в одном из кресел. Этот его трюк был ей хорошо знаком. Жалкие потуги завладеть психологическим преимуществом в разговоре — не иначе как набрался знаний на каких-нибудь курсах повышения самооценки.

— Ничего, я постою, если не возражаете, — сказала она, с удовольствием отметив про себя промелькнувшую на его лице тревогу.

— И то верно. — Он вскочил, явно не желая быть выбитым из колеи. — И так работа сидячая.

— Доминик, я подумала, что нам пора поговорить. Поговорить наедине.

— Да-да, конечно! — Бери вдруг оживился, как это бывает с теми, кто очень хочет разорвать отношения с партнером, но не находит в себе мужества завести неприятный разговор первым. У него вырвался нервный смешок, и он предложил: — Чего-нибудь выпить?

Предложил он это, похоже, не столько ей, сколько себе. Покачав головой, она удивленно изогнула брови:

— А не рановато ли?

— В Европе это принято, — поспешил заметить он. — В Риме там, ну и вообще…

Потом снова наступила неловкая, натянутая пауза, пока он наливал себе скотч со льдом, и было отчетливо слышно, как звякало горлышко бутылки о край стакана — так у него дрожали руки.

— Ваше здоровье! — проговорил он с преувеличенной живостью.

— Я хотела поговорить о том дне… — начала она.

— О, это было так неприятно, — незамедлительно согласился он, наливая себе новую порцию вслед за только что опрокинутой. — Все эти люди… все эти вопросы… — Он торопливо выпил. — Так неприятно, и так мне все это не нравится, знаете ли.

— Курос подлинный, — поспешила заявить она. — Вы же видели результаты экспертизы.

— Видеть-то видел.

— Просто иногда людям лете подвергнуть нас нападкам, нежели признать, что их закоснелый взгляд на эволюцию древнегреческой скульптуры может быть ошибочным, — сказала она, перефразируя гораздо более красноречивые доводы Фолкса.

— Да это я понимаю. — Бери устало сел, похоже, начисто забыв о своих излюбленных психологических игрищах. — Но попечители… — Он произнес это слово так, словно речь шла о какой-то уличной шайке, надругавшейся над его автомобилем. — Они ведь нервничают.

— Создание такой коллекции, как наша, — дело, не лишенное риска, — сухо заметила она. — Это не только светские приемы, но еще и всевозможные трения.

— Да, мир искусства им вряд ли понятен, — согласился он. — Они понятия не имеют о том, что это такое — уметь угнаться за европейцами.

— Эти люди не чувствуют почвы под ногами, — кивнула она. — Она уходит у них из-под ног, и они тащат нас за собой.

Бери только пожал плечами и выдавил слабую улыбку, но не возразил ей, как она отметила про себя. Не возразил и лишь прибавил:

— Просто они хотят, проснувшись утром, увидеть хорошие заголовки в газетах.

— Тогда у меня есть для них одна вещь, — уловив подходящий момент, вставила Верити. — Уникальная вещь. Происхождение безукоризненное. Утром я вылетаю в Женеву, чтобы увидеть ее собственными глазами.

— Верити… — Бери снова встал из-за стола, словно спохватившись и желая восполнить утраченное психологическое равновесие. — Я вынужден вам сказать, что должно пройти какое-то время, прежде чем попечители или даже я… ну, в общем…

Она не дала ему договорить и вручила полароидный снимок, полученный от Фолкса. Бери тяжело опустился обратно в кресло, лицо его побледнело.

— Да это же…

— Невозможно? Погодите, я сейчас назову вам имя ваятеля.

Пьяцца дель Колледжо Романо, Рим, 19 марта, 10:49

Это была любимая художественная галерея Аурелио Эко. Другие, по его мнению, ни в какое сравнение с ней не шли, проигрывая в самом главном. Конечно, Капитолийский музей богаче, Ватиканские музеи вместительнее, галерея Боргезе гораздо красивее. Но у них один недостаток — все они скроены из разрозненных коллекций, и эти грубые швы слишком заметны посвященному глазу.

А коллекция Дориа-Памфили веками собиралась усилиями и стараниями одной семьи. Благодаря этому, считал Аурелио, коллекция эта была наделена некой целостностью и неким общим замыслом, не обрывавшимся, словно золотая нить, на протяжении веков. Она, как бережно хранимый священный огонь, передавалась от одного поколения к другому. И даже в наши дни старинная семья, владевшая этими баснословными бесценными богатствами, все так же жила во дворце под одной крышей с собранными сокровищами. И в этом, по мнению Аурелио, заключалось особое очарование, позволявшее ощутить неразрывную связь времен — прошлого, настоящего и будущего.

На ступеньках перед входом он замешкался и, вроде как затягивая потуже шарф, украдкой глянул через плечо. Люди Галло даже не пытались скрывать, что следят за ним, — двое в машине припарковались там, где он вылез из такси, и теперь тоже шли к галерее. Что бы они там ни говорили, а чувствовал он себя как заключенный, а не как человек, которого хотят защитить. В душе махнув на них рукой, он взялся за ручку двери и потянул ее на себя.

— Buon giorno, professore, — поздоровался с ним обрадованный охранник.