Сенека - Пьер Грималь

Учение о дарах Фортуны находит свое выражение в трактате «О счастливой жизни». В то самое время, когда Сенека в качестве советника принцепса пытался снизить влияние денег на жизнь Города и, как мы увидим дальше, вернуть деньгам их истинное назначение, которое заключается в укреплении социального организма как единого целого, он испытывал потребность осмыслить собственное богатство. Результатом этого явилось учение, набросанное в общих чертах в трактате «О счастливой жизни» и получившее дальнейшее развитие в трактате «О благодеяниях». «Может быть, — писал Сенека в сочинении "О счастливой жизни", — я в душе еще не полностью освободился от привязанности к своему имуществу, которое, не спорю, огромно, но я уже осознал возможность этого и надежду на это, и уже теперь это дает мне способность использовать те блага, что меня окружают, независимо от меня самого. Эта свобода позволяет мне и раздавать, и не транжирить, не испытывая по отношению к тому, чем я владею, ни неразумной любви, ни ненависти; я поистине свободен; я могу с полной безмятежностью полагаться на свое суждение о нем».

Нельзя a priori отмахнуться от богатства. Да, философ, не обремененный политической ответственностью, например такой, как Деметрий Киник, часто и с удовольствием деливший с Сенекой трапезу, имел право выказывать полное презрение к дарам Фортуны и отказываться от подарков принцепса. Но Сенека, став при Нероне активным политиком и возложив на себя огромную ответственность, делать этого не мог. Не в его силах было изменить реальное положение вещей. Рим унаследовал от своего республиканского прошлого социальную иерархию, основанную на имущественном цензе. Есть сенаторы, есть всадники; у каждого свой уровень благосостояния, каждый ведет такой образ жизни и свой дом на такой ноге, какой требуют его обязанности по отношению к Городу. Пышность, которой окружает себя знать, предназначена для того, чтобы поражать воображение глупцов (stulti); она не способна принести «внутреннего» счастья, но не становится оттого менее необходимой. Она нужна, чтобы мудрец — или тот, кто стремится к мудрости, — мог найти применение своим истинным добродетелям и доказать без принуждения, вызванного необходимостью, что обладает скромностью и умеренностью, наконец, чтобы он мог дать простор своей щедрости. Но польза богатства проявляется не только по отношению к внутреннему состоянию человека. Материальное неравенство неизбежно определяет реальную жизнь. Богатый человек может помочь другим людям в обретении ими собственного лица, он может избавить жителя покоренной страны от непосильного рабского труда, создать равные условия для людей, которые изначально, во всяком случае теоретически, обладают равной способностью к исполнению требований мудрости.

Во времена Республики богатство служило средством достижения почестей; отныне на смену народному благоволению (beneficia popult), которое покупалось на вес золота, пришла милость императора. Но и оказываемая императором милость всегда сопровождается подарками, подчас весьма дорогостоящими. Примером такой практики стал сам Сенека, но и остальные друзья Нерона получали от принцепса не меньше, чем он. Если бы дело обстояло иначе, общественное мнение подняло бы ропот. Действительно, когда впоследствии философ захотел вернуть своему бывшему ученику все полученные от него дары, Нерон не принял их, объяснив, что народ обвинит его, принцепса, в жадности и неблагодарности. И этот мотив, весомый в начале правления, не утратил своего значения и в его конце. Материальное богатство и социальное положение выступали в неразрывном единстве; такова была национальная традиция, противостоять которой бессмысленно. Поэтому в доме сенатоpa должно быть достаточно средств, чтобы он мог позволить себе траты, соответствующие его положению. Отсюда все те дотации и денежные подарки, которые при Нероне (наверняка по подсказке Сенеки) раздавались представителям знатных фамилий. Именно в этом Нерон видел первейший долг и практическое выражение императорской щедрости.

Но как же должны в таком случае вести себя обладатели крупных частных состояний? Еще Гекатон, живший за полтора века до того, утверждал, что на самом деле частные состояния принадлежат всему обществу и что временный владелец богатства несет за него перед обществом полную ответственность. В то время богатство использовалось для достижения влияния и почестей. Выдачей конгиариев — определенного количества продуктов, предназначавшихся беднякам, и рассылкой клиентам от патрона особых корзинок со съестным или деньгами занимались исключительно частные лица, стремившиеся занять высокий пост в магистратуре. Они же организовывали игры, устраивали публичные обеды, распределяли награды в пределах трибы. Отныне этой практики больше не существовало. Раздачей конгиариев занялся сам император, и, надо сказать, Нерон никогда не уклонялся от этой обязанности, которая от аристократии перешла к императорскому дому. В эти годы зародилась система, основанная на учении Гекатона, но приспособленная к новому политическому режиму, которая позже, при Траяне, обрела четкую организационную форму и превратилась в алименты — содержание иждивенцев за счет казны. Но зачатки этой системы, подчеркнем, появились именно при Нероне. Теперь император оплачивал бесчисленные награды, вручаемые победителям игр. И восстановление Рима после пожара проходило в основном за его счет. Таким образом, к милосердию и величию души, формировавшим образ принцепса, добавлялась еще и щедрость.

Частным лицам в этих обстоятельствах оставалось одно — расточать свою щедрость в узком семейном и дружеском кругу. Эта программа действий и изложена в трактате «О благодеяниях». Здесь Сенека настойчиво подчеркивает нравственную ценность благодеяний, совершение которых приводит к расцвету в Городе добродетели благодарности. Но особое внимание он уделяет анализу взаимоотношений, которые складываются между хозяевами — свободными людьми и рабами. В этом вопросе он решительно отходит от Гекатона. Как сообщает Цицерон, Гекатон в отношениях с рабами человечности предпочитал практическую пользу. Он соглашался, что в голодный год совсем не обязательно обеспечивать собственных рабов пищей, от которой зависит их выживание, и даже допускал, что ради спасения ценной лошади вполне можно пожертвовать жизнью никчемного раба. Сенека придерживается диаметрально противоположной точки зрения. По его мнению, раб ни в коем случае не должен считаться «орудием», ибо он в первую очередь является человеком. Отвергая в этом вопросе учение Гекатона, он возвращается к идеям Хрисиппа, который называл рабов «вечными наемниками», понимая под этим, что хозяин с каждым из своих рабов связан нравственным договором. Пока договор остается в силе, раб отдает хозяину свой труд, а тот обеспечивает его пищей и одеждой, и между обоими устанавливаются отношения справедливости. Но если одна из сторон делает больше, чем подразумевает договор, например, если хозяин дает своему рабу еще и образование или приобщает его к культуре, а раб испытывает к хозяину искреннюю преданность, то отношения поднимаются над уровнем простой справедливости и оборачиваются благодеянием.

Весь трактат «О благодеяниях» представляет собой попытку вырваться за рамки социальных отношений, заменив их отношениями человечности. Особенно уместно проповедь этой идеи должна была прозвучать в обществе, где с ростом крупных состояний появилась тенденция образования вокруг аристократических семейств целых армий рабов. Существование этих мужчин и женщин, на которых не распространялись общие законы, начинало ощущаться обществом как потенциальная угроза. Известно, что открыто об этой проблеме заговорили в 57 году, когда сенат издал сенатус-консульт, согласно которому все рабы, находившиеся в доме в момент убийства хозяина кем-то из них, даже те, кто по его завещанию получал свободу, приговаривались к смертной казни. Однако в то же самое время> может быть несколькими месяцами раньше, совет принцепса, наверняка под давлением Сенеки, отказался одобрить предписание, по которому отпущенник, проявивший неблагодарность к прежнему хозяину, снова возвращался в рабское состояние. Источником аргументации в пользу снисходительности как раз и стали трактаты Сенеки, в первую очередь его идея о том, что рабство есть явление не природного, а социального порядка. Из числа отпущенников, писал Сенека, как и из числа свободнорожденных, вышло огромное множество солдат и государственных чиновников. Эта мысль повторяется и в одном из «Писем к Луцилию»: «Величие души встречается как среди римских всадников, так и среди отпущенииков, и среди рабов. Ведь что такое римский всадник, отпущенник или раб? Это лишь имена, порождение желания казаться либо результат несправедливости». И если кажется, что рабов стало слишком много и они представляют собой угрозу государству, надо лишь поощрять увеличение числа отпущенников и, самое главное, сделать их освобождение необратимым. Доля свободнорожденных становится в римском обществе все меньше, и это неизбежно. В будущем, надеялся Сенека, на смену унаследованному от прошлого несправедливому общественному устройству, возникшему в результате насилия и случайности, постепенно придут отношения дружбы, основанные на благодеяниях, понятых не как безличная политическая акция, но как глубоко личное поведение, принятое среди членов одной семьи.