Пучина боли - Джайлс Блант

И я надеюсь, что эти показания изменят ваш взгляд на дело.

— Вы не видели то, что он мне посылал, — заметил Кардинал и толкнул к нему по столу открытки.

Скофилд осмотрел их, не дотрагиваясь, словно они были чем-то заражены.

— Это, безусловно, самый омерзительный текст, какой я когда-либо видел на бумаге, — заключил адвокат.

Вступил Битти:

— Погрешности печати принтера на открытках совпадают с погрешностями печати на счете, который Джон получил из похоронного бюро. Роджер ведет их бухгалтерию.

— Восхитительно, — отозвался Скофилд. — Мерзость и глупость здесь сочетаются, так часто бывает. В данном случае глупость доходит до того, что автор этих посланий, по всей видимости, хотел, чтобы его поймали. Между тем в свете полученных нами показаний…

Кардинал встал:

— Дайте мне с ним поговорить.

— Я не могу допустить, чтобы на данном этапе вы задавали ему вопросы. Во всяком случае, в мое отсутствие.

— У меня нет к нему вопросов. Можете посидеть снаружи и посмотреть.

Кардинал провел их обоих в маленькую кухню. Здесь стояли автоматы с кока-колой и сладостями; тут имелся также телеэкран, показывавший то, что происходит в комнате для допросов.

Затем он велел привести Фелта из камеры и усадил его за стол в допросной.

— Здесь мой адвокат, — нервно заявил Фелт. — Вы не имеете права задавать мне вопросы без моего адвоката.

Кардинал одну за другой выложил перед ним открытки в их пластиковых папках, развернутые так, чтобы можно было прочесть враждебные послания. Рядом он положил счет из похоронного бюро.

— Я получил ваши открытки, — тихо произнес он.

— О господи! — выдохнул Фелт.

Он посмотрел на открытки, потом посмотрел на счет.

— О господи, — повторил он. И, к удивлению Кардинала, разрыдался. Поначалу он пытался спрятать лицо, наклонившись вперед и накрыв глаза обеими руками. Но потом, продолжая плакать, он откинулся назад, слезы ручьями лились по его лицу, и он даже не старался их вытереть.

Он попытался заговорить, но из его рта вылетали только какие-то нечленораздельные обрывки.

Кардинал ждал.

Наконец Фелт нашел на столе коробочку «Клинекса», вытер лицо, высморкался. Он наклонился вперед, оперся лбом на руку и молча покачал головой. Дышал он по-прежнему прерывисто. Он начал было говорить, но тут его опять стали душить слезы, и Кардинал подождал еще.

В конце концов он успокоился. Кардинал дал ему воды в пластиковом стаканчике.

— Простите меня, — выговорил Фелт. — У меня даже слов нет. Простите.

— Забавно, как перспектива сесть в тюрьму побуждает человека к извинениям.

— Это правда, меня ужасает мысль о том, чтобы вернуться в тюрьму. Но я не поэтому прошу прощения. Я просто… увидел вот эти слова… Увидел их вашими глазами. Рядом со счетом за похороны вашей жены…

Его речь опять прервали рыдания, и ему пришлось умолкнуть. Еще одна салфетка. Очередной глоток воды.

— Я в таком ужасе от того, что натворил. — Он умоляющими глазами поглядел на Кардинала. — Вы когда-нибудь делали такое… что-нибудь, от чего готовы были сгореть со стыда? И не хотели, чтобы кто-нибудь об этом узнал? — Он показал на открытки. — Это… это… это отвратительно. Как человек может сделать такое с другим человеческим существом? А я это сделал, и все равно я не могу ответить на вопрос: как кто-нибудь может так поступить с другим человеком?

Он немного повсхлипывал, снова покачал головой. Перед его рубашки намок, словно он попал в грозу.

— Жена ушла от меня, после того как я год пробыл в тюрьме, — сообщил Фелт. — Забрала с собой дочерей. У всех у них я вызывал омерзение. Думаю, в конце концов я признал собственную вину. Думаю, я перестал винить всех остальных в том, что я все потерял. Но на прошлой неделе я делал бухгалтерию для Десмондов и набрел на вашу папку. Там, где было про вашу жену. И не знаю, что на меня нашло.

— Это называется «месть», — пояснил Кардинал.

— Видно, так оно и было.

Покрасневшие глаза Фелта снова уставились на него. В них уже не было ни мольбы, ни жажды понимания. Только безмерная усталость.

Кардинал и сам безмерно устал. Он хотел бы сейчас спать дома, вот и все: как можно дальше от полицейского управления. Он встал, подошел к двери, открыл ее и придержал.

— Видимо, мне назад в камеру, — предположил Фелт.

Кардинал покачал головой:

— Вы свободны, можете идти.

— Правда? — Фелт обвел глазами комнату, словно тут могли быть какие-то другие люди, наблюдающие, клюнет ли он на этот розыгрыш. — Вы хотите сказать, я могу уйти домой?

Кардинал вспомнил жуткую комнатку с плиткой и кривыми стенами, где полностью отсутствовало что-нибудь хотя бы отдаленно похожее на любовь. «Домой». Тот еще дом.

— При одном условии, — заметил Кардинал.

— Любое условие. Правда. Скажите.

— Прекратим нашу переписку.

Доктор Фредерик Белл считал себя спокойным, рассудительным человеком, и его беспокоило, что в последнее время он все сильнее впадает в возбуждение. Он винил в этом Кэтрин Кардинал. Все могло кончиться совершенно по-другому, и всем было бы от этого только лучше, так нет же. Поднеся руки к лицу, он заметил, как у него дрожат пальцы. Так не годится. Он не может себе позволить утратить самообладание.

Доктор Белл нажал на кнопку «Воспроизвести», и тут же дрожь пальцев чуть унялась. У него был DVD-рекордер «Аркам», шедевр британской техники с жестким диском на сто гигабайт, возможностью делать закладки и с автоматическим разархивированием. К тому же он работал почти бесшумно: немаловажное условие для сеансов психотерапии.

Но самой лучшей частью устройства была цифровая видеокамера «Кэнон» размером чуть больше мяча для гольфа, очень удачно спрятанная в бра возле книжных полок. Широкоугольный объектив (произведение Карла Цейса) мог вести одновременную съемку врача и пациента без искажений. Чудесный микрофон размером с ластик, ловящий звуки сразу со всех сторон, был запрятан в висевшей над журнальным столиком люстре, образце ремесленного искусства. Звукозаписывающая программа, в частности, позволяла устанавливать микрофон на достаточно большом расстоянии от говорящего, и качество звука доставляло доктору Беллу глубочайшее удовольствие при прослушивании.

Сейчас он смотрел начало. Делая свои первые записи, он не включал систему, пока не кончатся обычные вступительные приветствия и заминки. Но теперь он фиксировал свои сеансы целиком.

Он наблюдал, как Перри Дорн входит в кадр и садится, как свет из окна сквозит через его редеющую шевелюру. Он слушал вежливый обмен репликами, и его возбуждение нарастало. Потом в беседе наступил перерыв; пациент на экране был настолько неподвижен и молчалив, что доктор Белл подумал, уж не нажал ли он случайно на паузу.