Свиток всевластия - Мария Чепурина

– Что?!

– Семь су. Три – вино плюс четыре – налоги.

– Какие еще семь су?! – взревел Кавальон. – Это моя бутылка!

– А. Ну да, – сказал трактирщик. – Я забыл. Сейчас верну.

С этими словами он исчез на кухне.

– И деньги, которые я тебе уплатил в присутствии мадемуазель, не забудь вычесть! Думаешь их присвоить, мошенник? – прокричал ему вслед «Мессия».

– Кто из нас мошенник – это еще вопрос, – ответил трактирщик, неся бутылку. – Слушай, здесь вино только по стенкам, верно, да? А внутри еще один сосуд с водой. Где ты заказал такое чудо?

– Где заказал, там уж больше не делают, – нагрубил Кавальон, подсчитывая убытки.

Оставалось только надеяться, что это дорогостоящее предприятие по оболваниванию святоши в конце концов принесет свои плоды.

Сад Марбеф был, как обычно, многолюден. Кормилицы выгуливали детишек. Юные буржуазки, девушки на выданье, чинно расхаживали в сопровождении гувернанток или родителей. Вездесущие политиканы тут и там читали газеты, комментировали последние новости, обменивались слухами. За ними, как положено, следили полицейские агенты.

Увлеченный, как и вся страна, политикой, д’Эрикур невольно прислушивался к тому, что обсуждали в толпе. Под каждым деревом, на каждой скамейке, в каждой компании говорили о Генеральных Штатах. Одни люди сетовали на то, что уже несколько дней народное представительство не двигается с места, занимаясь пустым делом – проверкой полномочий делегатов. Другие выражали уверенность в том, что злонамеренные царедворцы за спиной Людовика готовятся разогнать Штаты. Третьи поднимали вторых на смех. Четвертые кричали, что голосование должно быть поголовным, и никак иначе. Пятые судачили о тайном договоре короля с третьим сословием. Шестые отвечали, что Его Величество, напротив, пренебрегает депутатами от народа, не желая принять их в своем дворце ни вместе, ни по отдельности. Седьмые восхваляли красноречие Мирабо. Восьмые предрекали революцию. Девятые считали, что она уже случилась. Десятые негромко, на самой уединенной скамеечке, строили агрессивные планы по завоеванию Англии…

В очередной раз виконт пожалел о том, что из Версаля пришлось уехать. Со дня на день там могло произойти нечто великое, способное изменить страну до неузнаваемости, а он, д’Эрикур, вынужден был находиться вдали и от политических баталий, и от обязательно сопровождавших их салонных вечеров с обсуждением произошедшего за день, и от дам – главного украшения последних… Но что он мог поделать?! Временами виконту начинало казаться, что не он пожелал отыскать тамплиерский свиток, а сам этот свиток решил завладеть д’Эрикуром – его мыслями, поступками, судьбой…

Шестого числа д’Эрикур пробудился в Париже, полный энтузиазма найти своего обидчика, убийцу Паскаля. Почему-то собственное расследование представлялось ему делом вполне посильным, если не сказать простым и даже решенным. Следующие два дня поубавили самомнения у виконта.

Повторная беседа с подавальщицей в «Валуа» не дала особенных результатов. Девушка еще раз повторила, что Паскаль общался с каким-то мужчиной, но ни потасовки, ни других признаков намечающегося злодеяния она не заметила. Собеседник и не думал обижать слугу виконта. Напротив, слуга ушел первым, а второй господин был так сильно чем-то расстроен, что служанка даже подумала, будто он заболел.

– А как выглядел этот второй? – спросил «сыщик».

– Упитанный, на вид лет сорок пять… а то и все пятьдесят. Довольно бедно одет.

– Усы или борода?

– Ничего… О, постойте, сударь, я вспоминаю! На щеке у него была толстая бородавка! Я заметила ее, когда подошла спросить, все ли с ним в порядке… Да, толстая бородавка! И волосы из нее!

Бородавка! Виконт усмехнулся. Так, значит, Помье! Что ж, его д’Эрикур и подозревал. Бестолковый писака выдумал нелепейшее письмо от имени Кавальона, да только интриговать он пока что не научился! Значит, Паскаль все же выполнил приказание. Припугнул этого остолопа. Но что же дальше? Куда он пошел потом и где встретил своих убийц?

Труп Паскаля выловили в Сене, уже не в Париже, а в его пригороде – Шайо. Нашедшие его крестьяне заявили в полицию, оттуда весть дошла до матери погибшего, которая и поделилась своим горем с графом д’Эрикуром – разумеется, не просто так, а в надежде на пенсию или хотя бы единовременное денежное утешение. Доктор, препарировавший труп по просьбе виконта, установил, что вода в легких отсутствует, а следовательно, смерть наступила не от утопления. Отпечаток веревки на шее говорил о том, что несчастный Паскаль был задушен и в воду попал уже мертвым. Множество ожогов и порезов на теле, а также отсутствие уха и нескольких пальцев не могли быть не чем иным, кроме как свидетельствами пыток. Впрочем, виконт ничего этого не видел, а знал о состоянии тела своего бедного слуги лишь с чужих слов: сам он не мог побороть отвращения и ужаса, порождаемых видом обезображенного и начавшего разлагаться тела знакомого человека. Лишь когда доктор сказал, что на спине Паскаля ему видится некий символ, д’Эрикур отважился все-таки приблизиться к покойнику, закрывая рот и нос надушенным платком и прилагая неимоверные усилия для того, чтобы скрыть дрожь в коленках.

Один взгляд на спину мертвеца, чьи голова и ноги были заботливо прикрыты материей, чтобы уберечь господина виконта от лишних переживаний, сказал д’Эрикуру все. На коже бедняги от шеи до поясницы и от одной лопатки до другой ножом был вырезан крест.

Крест!

Д’Эрикуру мгновенно пришло на ум одеяние тамплиеров (за последние несколько месяцев он изучил их историю досконально). Красный крест на белом фоне – главный символ храмовников. Кровавые раны на бледной спине покойника… Это не может быть совпадением! Правда, у тамплиеров крест был восьмиконечный… но такой ножом не вырежешь. Хотя, может быть, они пользовались и обычным латинским крестом?.. Этого нельзя исключать.

Впрочем, поперечная линия находилась так высоко и делила продольную на такие неравные части, что знак можно было бы прочитать не только как крест, но и как букву T. Или как строчную t. Смысл этой буквы был еще очевидней, чем смысл креста… И, следовательно, еще страшнее.

Собственно, лицезрение этого знака так и осталось единственным плодом работы самозваного сыщика д’Эрикура. Ни допрос других слуг, ни беседа с матерью Паскаля, ни встреча с выловившими его крестьянами так ничего и не дали. Зато слух о том, что какие-то странные люди убили слугу виконта и начертали на его спине Не-Пойми-Что, распространился по Парижу мгновенно. Если отец был не очень общительным человеком, то ни мачеха, ни доктор, ни прислуга, ни сам виконт не умели держать язык за зубами. Во всех кофейнях, во всех парках, во всех театральных ложах те, кто уже устал обсуждать ничегонеделание Генеральных Штатов, заговорили о странном убийстве слуги д’Эрикура.

До Версаля известие об убийстве дошло еще раньше, чем д’Эрикур собрался туда написать. Утром девятого мая ему привезли письмо за подписью герцога Орлеанского, где говорилось, что Генеральные Штаты потрясены преступлением, чьей жертвой пал ни в чем не повинный простолюдин, но истинной целью которого был, разумеется, сам виконт – известнейший вольнодумец Парижа, поклонник свобод и борец с предрассудками, любимец всего просвещенного человечества. Вся прогрессивная часть депутатов была уверена, что за убийством стоит двор и реакционеры, заседающие в рядах духовенства и дворянства. Мирабо рвет и мечет, рассказывал Орлеан. Лафайет настаивает на скорейшем принятии решения о поголовном голосовании. Депутаты третьего сословия требуют равенства с делегатами первого и второго все увереннее и увереннее. «Скоро мы положим конец этому царству мракобесия и преступности! – обещал радикальный герцог. – Скоро вы увидите ту революцию, которую предрекал господин Вольтер! Не пройдет и нескольких недель, как французская нация сможет вздохнуть спокойно! Людовик войдет в историю как величайший король величайшего в мире народа!»