Маятник мести - Евгений Сартинов

— Было несерьезно, а вчера появился с цветами, шампанское привез какое-то безумно дорогое, вкусное! Цепочку мне подарил.

Она показала на тоненькую изящную цепочку с небольшим крестиком, особенно выгодно смотревшуюся на ее черной водолазке.

— Ну и что ты ему ответила? — спросил Виктор и затаил дыхание, дожидаясь ответа.

— Ничего. Попросила подождать немного, но он приедет через три дня, тогда и надо дать ответ.

— Почему?

— Он уезжает в Израиль. Насовсем. Если я за эти три дня не решусь, то он просто не успеет оформить документы на выезд.

— И что ты решила? — тихо спросил Спирин.

Виктория посмотрела на него своими малахитовыми глазами и чуть качнула головой.

— Не знаю, Витя, я не знаю. Я люблю тебя, но… Ты не думай, это не блажь, просто я боюсь, что это у нас просто вспышка, вдруг ты меня разлюбишь. У меня ведь живой пример перед глазами, тетя моя, Санина.

— Кто? — не понял Спирин.

— Ангелина Васильевна, секретарь Гринева. Тоже ведь, всю молодость ему отдала, а он так и не решился развестись. За партбилет боялся. А тут еще родители долбят, как дятлы: езжай, езжай! Мы жизни не видели, так хоть ты поживи в свое удовольствие. Это ведь действительно шанс, Витя. Если я его сейчас упущу, то это все. В нашей дыре ведь кругом одни алкаши да наркоманы. А кто побогаче, так интеллект, как у курицы.

Она замолкла, сидела по-прежнему на подлокотнике, но смотрела куда-то в сторону, и Виктор не видел ее лица. У Спирина в горле стоял какой-то ком. Он не мог сказать ни слова. Одна мысль о том, что он может потерять Вику, приводила его в ужас. Для него сейчас легче было потерять жизнь.

Виктория наконец глянула на него сверху вниз, спросила:

— Ну, что скажешь, Спирин?

Собственная фамилия из ее уст ударила Виктора, словно хлыстом. Раньше она звала его только Витя или в шутку — господин мэр. Его словно прорвало, и он заговорил, яростно и бессвязно.

— Вика, ради Бога! Я разведусь, завтра же подам заявление. На чем мне поклясться, чтобы ты поверила?!

— Но у тебя выборы, — напомнила она.

— К черту выборы! — Он прижался щекой к ее телу. — Без тебя я уже не могу, не хочу, понимаешь!

Рывком поднявшись с кресла, Виктор притянул ее к себе, стал целовать. Она вспыхнула, вся затрепетала в ответ на его ласки, сама начала стягивать с него пиджак, галстук… Через пару минут они уже лежали в постели обнаженные. Виктория жадно целовала его губы, ее роскошные волосы словно опустили золотистый занавес над всем остальным миром, и тут… Словно кто-то провел по телу Спирина холодной рукой. Он резко вздрогнул, приподнялся, оглянулся по сторонам.

— Ты что, Витя? — удивленно спросила она.

— Ничего, показалось, — ответил Спирин и невольно глянул на дверь.

«У них было именно так», — подумал Виктор. Всякое желание, вся страсть словно испарились.

— Вика, понимаешь, я не могу здесь, — мучительно признался он.

Рывком поднявшись, он сел и отвернулся от девушки. Вика удивленно смотрела на него, потом поняла.

— Это из-за них? — спросила она.

Виктор молчал. Не станешь же рассказывать о своей роли в смерти тех двоих, вспоминать безглазый труп Гринева на обитом белой жестью столе. Свидание, обещавшее так много, не удалось.

Они молча ехали обратно, по их лицам даже шофер понял, что между влюбленными пробежала какая-то кошка, но, верный своим принципам, Виталик даже не подал вида. Лишь прощаясь с Викой около ее дома, Спирин задержал ее руку в своей и попросил:

— Я прошу тебя, не решай сгоряча. Дай мне хотя бы эти три дня.

— Хорошо, — чуть слышно ответила Вика. — Я подожду.

Вернувшись домой, Спирин долго сидел на кухне с бутылкой коньяка. Лариса, по обыкновению, лежала на своем любимом диване и не отрываясь смотрела на экран телевизора.

— Ты поел? — спросила она, не поворачивая головы.

— Да, спасибо.

— Что на работе?

— Все нормально. Что смотришь?

— «Звездные войны».

— Ты их уже сто раз смотрела.

— Ну и что? Я еще сто раз посмотрю. Это же не «Ленин в Октябре».

Сидя в кресле, Виктор долго смотрел на затылок этой чужой для него женщины. Если бы Лариса оглянулась, то этот взгляд ей бы очень не понравился. Но ее слишком занимали похождения принцессы Леи, Хана Соло и надежды Вселенной — юного Люка.

Утром господин мэр сделал то, что делать зарекался: позвонил Нечаю.

Готовясь к побегу, Ремизов думал, что самым сложным будет вырваться из зоны. О том, что будет дальше он как-то не задумывался. Он даже представить себе не мог, насколько будет трудна эта дорога до Энска.

Как минимум двое суток он потерял в том вагоне с кирпичами. Еще ночью состав тронулся. Утро выдалось пасмурным, солнца не было видно. Чтобы как-то определиться, Ремизов выглянул на одной из проезжаемых станций и по названию понял, что едет в обратную сторону, на Восток. Кроме того, ехать в открытом вагоне было и холодно, и небезопасно. Его пару раз замечали с высоких перекидных мостов на крупных станциях, но, по счастью, никто из зрителей не догадался сообщить о пассажире, путешествующем в «жестком плацкарте». Как назло, ему никак не удавалось покинуть этот вагон. На крупных станциях кругом было полно людей, а на мелких эшелон не останавливался. Уже вечером состав притормозил на небольшом разъезде, Алексей осторожно опустился вниз и скрылся в придорожной лесополосе. Просидел он там до утра, изрядно промерз, но лишь на рассвете ему подвернулся товарный состав, идущий в нужную сторону и остановившийся в ожидании встречного поезда. Подбежав к последнему вагону, Ремизов открутил проволоку, связывающую стопор засова, откинул его и, отодвинув в сторону массивную дверь, заглянул внутрь. В тусклом свете раннего осеннего утра он рассмотрел деревянные ящики разного размера, в беспорядке громоздящиеся по всему вагону.

«Порожняк», — понял Алексей. Это его вполне устраивало. Он запрыгнул в вагон и затворил за собой дверь. Вскоре состав тронулся, а Ремизов пристроился в уголке вагона и задремал.

Шесть суток этого пути показались ему адом. Хотя в закрытом вагоне было гораздо теплее, чем под открытым небом на кирпичах, но холод доставал его и тут. На морозе очень трудно уснуть. То, что для Алексея оказывалось сном, больше походило на беспамятство или забытье. Он просыпался, пытался сменить позу, получше закутаться в бушлат, снова начинал дремать, но через несколько минут дрожь замерзшего тела будила его, и все начиналось сначала. Временами он вскакивал, прыгал на месте, махал руками, отплясывал чечетку, вроде бы согревался, но только на время. Между тем по прикидкам Ремизова температура в вагоне устойчиво держалась около нуля, и он с ужасом думал, что было бы, попади он в этот вагон зимой. Но это были пока цветочки. Вскоре к холоду добавились голод и жажда. Все началось с легкого подсасывания в районе желудка, организм словно недоумевал, почему его не кормят, но потом он властно потребовал еды. Самое ужасное, что, помимо воли, мозг создавал одну иллюзию пищи за другой. Стоило Алексею изгнать из своего сознания картину дымящихся пельменей, как на смену появлялась порция макарон, с аппетитно поджаренными котлетами. Ремизов вытирал текущую изо рта слюну, переворачивался на другой бок и, прижимая к ноющему желудку ладонь, старался думать о чем-то другом. О Лене, о том, что сейчас творится в зоне, удалось ли Выре сохранить свою власть и что он сделает с этим самым Нечаем, когда все-таки доберется до него. Но постепенно, на четвертые сутки, боль становилась нестерпимой, сначала проявилась отчетливой резью в желудке, а потом разлилась по всему животу.