Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

Эндрю Грехем-Йолл когда-то назвал Буэнос-Айрес городом, «преисполненным вожделения», и впервые, возможно, из-за моего собственного состояния передо мной открывается темная сторона Буэнос-Айреса. В сумерках на улицы выползает что-нибудь зловещее — например, портовый смрад или грязная тень. В своем легком платьице я прогуливалась по Коррьентес (Коррьентес, триста сорок восемь…). Мужчины похотливо глазеют и бормочут, к счастью, я не понимаю их слов. Стоп, на самом деле понимаю!.. Невидимые руки со всех сторон тянутся ко мне, и я не могу понять, смущает меня это или возбуждает. На всякий случай ускоряю шаг, постоянно оглядываясь назад. Город тонет в ярких красках, из каждой двери доносятся звуки танго. Я смотрю на табличку с названием улицы и понимаю, что в поисках милонги Kiss на улице Риобамба давно уже бреду в неверном направлении. Что я вообще делаю, приехав на танго без туфель?

— Два дня здесь, а уже не понимаю, что происходит, — поделилась я с Эндрю за чашечкой убийственного кофе. Его борода побелела, и он походит на пророка.

— Тебе следовало бы уже знать, что Буэнос-Айрес — приглашение к неверности во всех видах декларируемой любви, к нарушению любых правил и принципов…

— На танго это не распространяется.

— Правильно, на танго нет. То есть по крайней мере за что-то ты держишься.

— За танго и любовь.

Он смотрит на меня и отечески гладит руку. Он уже дважды разведен.

— Вот и славно, моя дорогая. Пошли. Где ты на этот раз остановилась?

Остановилась я в дешевом, дрянном отеле Dawn of San Telmo с вечно темными комнатами, в которых витает запах старой мебели и влажных ботинок. Но долгосрочные постояльцы слишком заняты танго, чтобы волноваться по пустякам — даже в случае отсутствия воды из-за взорвавшейся трубы. Наблюдая за здешним мирком, я впервые осознаю, насколько серьезна и чревата последствиями охватившая всех танго-лихорадка.

Заправляет в гостинице пышнотелая местная девушка по имени Зорайда, поистине помешанная на танго. Она любит задумчиво откинуться на скамье в общей кухне и поедать конфеты, словно наложница в захудалом гареме. Я поинтересовалась, как часто она танцует.

— Пять, шесть, семь ночей в неделю, — зевнула аргентинка. — Танго-зомби, жить без танца не могу, только в нем я полностью выражаю себя.

Каждые несколько недель или месяцев Зорайда переезжает в освободившийся номер; в танцевальной комнате она дает частные уроки. В горизонтальном положении на скамейке она выглядит как колобок, но в вертикальном, на танцполе, превращается в нимфу.

— Всегда хочется, чтобы мужчина тоже раскрывал свою индивидуальность. Когда две личности по-настоящему связаны, случается волшебство. А когда нет — фигня какая-то. От танго нельзя устать: никогда не знаешь, что тебя ждет: золото или мусор.

На кухне гости из Турции, Швейцарии, Голландии, Австралии и Канады пьют чай, обсуждают шаги в танго и расписания милонг. Все недосыпают, слишком много танцуют, в глазах лихорадочный блеск. Здесь царит настоящая эпидемия, все кашляют, и прежде чем я узнаю об этом, успеваю подхватить вирус.

Всю следующую неделю дрожу под тонким одеялом в своей девичьей постели. Келья моя расположена наверху, и добираться приходится по крутой железной лестнице. В поле моего зрения осыпающиеся стены, а за окном плывет небо. То ли бабье лето, то ли теплая зима. Мимо моей комнаты движется многоязыкий поток. Реальность сменяется забытьем и наоборот. Только приглушенная музыка, доносящаяся из студии в любое время дня и ночи, напоминает о том, где я. «Мечтать и ничего больше» — неотвязно звучит вальс. Кто-то, наверное, репетирует. Это напоминает мне строки:

Когда в итоге я, слабая, наполовину ослепшая, выползаю из темной комнаты, в моей груди при каждом вдохе и выдохе словно свистит сломанный бандонеон. На кухне я вглядываюсь в лица других постояльцев: все они находятся на той или иной стадии танго-инфлюэнцы.

Швейцарец Вим — классический пример танцевального зануды. Он пишет диссертацию по танго и экономике и методично изъясняется на испанском, напоминая электронный звуковой словарь. Живет здесь три месяца.

— На сколько ты еще планируешься остаться? — спрашиваю я.

— На сколько понадобится, может на четыре месяца, может больше. — Его английский мало отличается от испанского. — Мечтаю стать хорошим танцором, таким как аргентинские исполнители. Время моего пребывания здесь зависит от того, что будет происходить.

— Например, ты влюбишься на милонге.

— Вряд ли такое возможно, — гундосит голосовой словарь.

Я тоже в это не верю, хотя у Вима была временная танцевальная партнерша, также проживавшая в нашем отеле, — Дана из Амстердама, с карикатурным лицом и бесхитростным открытым нравом.

— Не понимаю, — комментирует она отсутствие у меня туфель для танго. — Как можно приехать в Буэнос-Айрес и не взять их с собой. Ты сколько пар купишь?

— Одну. Больше не могу себе позволить.

Дана смотрит на меня с видом человека, который не может решить — жалеть или презирать. У нее в комнате хранятся две дюжины босоножек на ее суровую нидерландскую ногу.

(Пауза. Мода на босоножки для танго переменчива, и, перефразируя сказанное Дороти Паркер о нижнем белье, «минимализм — душа босоножек для танго». Минимум материала, тончайшие полоски, максимум блеска и оголения ступни — таков лозунг. Прибавьте девятисантиметровый каблук и поймете, с какой трудной задачей сталкиваются производители обуви. Танго-босоножки, в отличие от обычных сандалий, должны выполнять две важные функции: 1) чтобы в них вы казались «шлюхой на миллион долларов»; 2) и танцевали, как королева.)

В своих туфельках Дана практиковалась в студии с утра до ночи. Иногда с Вимом, иногда одна, и в болезни, и в здравии. Потом отправлялась на милонги, отчаянно кашляя. Она, как и я, и все остальные, сидела на антибиотиках.

— Но когда танцую, все проходит, — объясняет она другим постояльцам, собравшимся на кухне. — Вот и хочу бросить свою работу пиарщика в Амстердаме и переехать сюда. Профессия у меня хорошо оплачиваемая, но не делает меня счастливой, как танго. Проблема в моем парне, он танго не любит.

Вим самодовольно ухмыляется, это его нормальная реакция. Он неизменно выглядит довольным собой. На свой лад — с характерной для швейцарцев сдержанностью.

— А зачем тебе такой парень? — отзывается Зорайда, смакуя шоколадный мусс.

— Не знаю.

— Бросай его.

Дана, похоже, обдумывает идею. Мужчина и женщина средних лет из Стамбула держатся за руки и потягивают мате, сидя за кухонным столом:

— Мы не прочь жить тут больше двух месяцев в год, но слишком дорого, — объясняет мужчина.

— Каждый раз, возвращаясь в Турцию, очень скучаем по дому, по Буэнос-Айресу, — продолжает его женщина и смущенно смеется. Зорайду подобные речи воодушевляют. Она патриот: