Любовь - Рихард Давид Прехт

Именно это отличает чувства — например, любовь — от настроений. Любовь, в противоположность утверждению жирафы из истории Розенберга, не зависит от настроения. Настроения переменчивы, они — наполовину чувства, наполовину — эмоции. С эмоциями их сближает отсутствие объекта и конкретных представлений. С чувствами же их сближает большая длительность. Я могу целый день пребывать в окрыленном состоянии. Иногда же меня целыми днями снедает полнейший пессимизм. В такие дни вся жизнь кажется мне окрашенной в серые тона. Иногда я осознаю причину плохого настроения, но отнюдь не всегда. В таких случаях мне всегда хочется узнать причину очень хорошего или очень плохого настроения.

Оставив в стороне настроение как двойственную сущность, мы можем сказать: при эмоциях основное заключается в телесных ощущениях (холод, голод, усталость, половое возбуждение и т. д.). В случае чувств речь, напротив, в первую очередь идет о духовном содержании. Естественно, чувства сопровождаются состояниями сильного телесного возбуждения, но представления, которые при этом возникают, могут отличаться чрезвычайной сложностью. Эмоции же оцениваются очень просто. Я либо мерзну, либо потею от жары. Еда мне нравится или не нравится. Женщина, которую я вижу, возбуждает меня или не возбуждает. Невозможно так же просто описать ностальгию или хладнокровие. Для чувства невозможна простая мгновенная смена «да» и «нет».

В своих эмоциях все люди похожи друг на друга. Намного сильнее они отличаются в своих чувствах. И уж совсем разными представляются люди в своих мыслях. Путь от аффекта до умной мысли отличается огромной свободой выбора. Чувства освобождаются от оков простого возбуждения эмоций. Мысли выходят в мир, очищенные, в свою очередь, от чувств. Пока все правильно. Удивительно, однако, что в большинстве своем люди проявляют поразительное постоянство в своих чувствах и мыслях. На знакомые мысли и чувства мы тратим куда больше времени, чем на что-то новое. «Чувства — это постоянные жители человеческой биографии», — верно подметил режиссер Александр Клюге. Очевидно, чувства — весьма консервативные создания, ибо люди не склонны сильно изменяться.

Вероятно, причина заключается в том, что мы редко задумываемся над нашими чувствами. Мы не знаем, почему их испытываем и почему так, а не иначе воспринимаем определенные вещи. Можно сказать, что человек буржуазного общества обращается со своими чувствами, как с деньгами: о чувствах не говорят, ими обладают. Бесконечно повторяемый в телевизионных ток-шоу вопрос: «Как вы себя чувствовали, когда?..» — подтверждает сказанное. Если бы мы действительно говорили о своих чувствах, то не спешили бы с ответами. На самом деле чувства — это последняя нераскрытая область, которая больше всего нас, людей, интересует. С изучением человеческих мыслей мы уже покончили: там нас уже не ждет ничего принципиально нового.

Чувства цементируют нашу сущность. Чувства решают, что нас касается и что задевает за живое. Без чувств нам было бы все равно. Самые интересные, воспламеняющие мысли превратились бы ни во что без возбуждения, которое их сопровождает. Без чувств жизнь не стоила бы того, чтобы ее проживать. Никто всерьез не хочет жить так, как бесчувственный мистер Спок из «Звездного пути». В таком случае мы стали бы не нужны самим себе.

К самым сильным и интенсивным чувствам относятся наши желания. В этом пункте мы снова возвращаемся к любви. Ни один человек не живет без желаний, и, смею предположить, он точно не живет без одного вполне определенного желания — любить и быть любимым. Несомненно, это желание имеет эмоционально окрашенный мотив. Наша потребность в близости, защищенности, подарках и приятном возбуждении сильно окрашена эмоциями. Самажелю-бовь, как уже было сказано, не эмоция, но по меньшей мере чувство, связанное с целым каталогом представлений. Как же совершается переход от простой эмоциональной потребности к сложным представлениям любви? Существует ли связь, накрепко соединяющая одно с другим? В животном царстве мост между вожделением и поведением называют инстинктом. Не годится ли такое обозначение и для человеческой любви? Не является ли и она инстинктом?

Отцом современного учения об инстинктах считают американца Уильяма Джеймса (1842–1910), уроженца Чокоруа (штат Нью-Хэмпшир). Будучи профессором Гарвардского университета, он интересовался не только философией, но и психологией. В конце XIX века эта научная дисциплина была еще в пеленках. В Германии биолог Вильгельм Вундт уже основал институт экспериментальной психологии, пытаясь подвести естественнонаучную базу под смутные знания, основанные на житейском человеческом опыте. То, что раньше было «Искусством познания душевного опыта», стало научной дисциплиной.

В 1890 году Джеймс опубликовал «The Principles of Psychology» («Начала психологии») — сочинение объемом в тысячу с лишним страниц. Первое утверждение книги заключалось в том, что вся психическая жизнь человека есть не что иное, как последовательность телесных возбуждений. Так же, как сегодня окситоцинисты объясняют любовь биохимическим возбуждением, так и Джеймс сводил все наши чувства к телесным феноменам. Для него чувства, равно как и эмоции, были не чем иным, как восприятием телесных изменений. По-другому это можно выразить так: мы плачем не оттого, что нам грустно, а нам грустно оттого, что мы плачем. Мы приходим в телесное возбуждение не потому, что нас очаровал какой-то человек, а, напротив, этот человек очаровал нас потому, что мы пришли в возбуждение.

Когда нынешние специалисты по головному мозгу и околонаучные журналисты пытаются выразить любовь биохимической «формулой», то они действуют вполне в традициях Джеймса. Однако этот блестящий психолог уже тогда намного опередил сегодняшних биохимиков и эволюционных психологов. За первым пунктом у Джеймса следует второй. Поскольку возможно, что именно тело задает нашим восприятиям правила игры, постольку приказы тела не всегда являются однозначными. В реальной жизни, полагает Джеймс, нами движут разнообразные — и подчас противоречивые — инстинкты. Мы можем испытывать половое возбуждение и одновременно робость.

Иногда нас одновременно охватывают любопытство и страх. Мы испытываем сострадание к поскользнувшемуся на дороге человеку, но при этом не можем удержаться от смеха. Словом, наши восприятия могут быть такими же разнообразными, как и наши инстинкты. И то, что в виде эмоций возникает в наших нервах, отражается в голове в образе «смешанного чувства».

То есть психология, исследующая чувственное возбуждение и восприятие, не может в полной мере объяснить человека и его поведение. От возбуждения, факт которого можно установить научными методами, до сложного поведения пролегает долгий путь — слишком, на взгляд Джеймса, долгий для эмпирической психологии. По Джеймсу, человек — это, вероятно, единственное животное, способное беседовать с самим собой. День за днем, час за часом, минута за минутой человек непрерывно комментирует себя, свою самость, свое я, т. е. поток сознания, и тем самым лишает силы предписания инстинктов. Там, где эмоции и представления смешиваются в хаотичном фейерверке, где схемы восприятия раздражений и реакций искажены опытом, где на все это накладываются уникальное для каждой личности сочетание инстинктов, там, по мнению Джеймса, проходит граница психологии как естественной науки. Ибо нельзя устанавливать произвольные законы там, где не существует отчетливых и очевидных законов природы.