Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

Отказала я ему — знала, что бывает, когда поверит мышка кошке. Вроде отстал он, другую девку приметил, но не захотел нечистый меня в покое оставить: не успела я дух перевести, как сломал руку помощник коваля в имении. А Иван мой — тот с детства хотел ковалем быть: как малым был, все просился у отца его на кузню отпустить. Прибежит, станет в стороне и смотрит, как в кузне работают. До самого вечера мог смотреть, пока его домой не погонят. Ходил отец его и к боярину старому за сына просить, и коваля просил, но не вышло. Не судьба была тогда Ивану ковалем стать.

Откуда прознал о том наш боярин, того мне неведомо, хотя все это знали — каждый, кого он спрашивал, о том помнить мог. Нашел он Ивана и говорит: хотел ты на коваля учиться — если не передумал, возьмем тебя в кузню на работу, в ученики. Помощник коваля руку сломал, а как заживет, вдвоем будете: стареет уже наш коваль, но научить еще успеет. Жена твоя к боярыне в помощь пойдет, я, говорит, уже с боярыней сговорился.

Коваля еще старый боярин с севера привез. Жмудин он был — хвастался, что его отца варяг на коваля учил. Коваль он был от Бога, за его топорами и пилами со всей Волыни приезжали. Оружие тоже ковал, но мало — только на заказ, если барин упросит. Не дал Бог ему сыновей: семерых дочек ему жена родила. Красивые у него дочки были, все за гайдуков в поместье замуж вышли; даже зятьев не смог в кузню затащить — пришлось ему чужих людей на коваля учить.

Иван сразу согласился, даже у меня спрашивать не стал. Домой прибежал — сияет, как начищенный медный котелок: собирайся, говорит, завтра в имение переезжаем, меня боярин в кузню берет, а ты боярыне в помощницы пойдешь.

Я в слезы: что ж ты делаешь, говорю, или я тебе не сказывала, как боярин вокруг меня вился, клинья подбивал, еле отбилась, так теперь ты меня ему в постель уложишь, чтобы тебя в кузню взяли?..

Не слушал он меня. Ничего, говорит, тебе боярин не сделает, ты под рукой боярыни будешь, сама не захочешь — никто тебя силой заставлять не станет.

Совсем заслепила ему глаза кузня, на все был готов, ничего ему доказать нельзя было. Только и сказала ему: говорят люди, не меряйся с быком кто сильнее, а с чертом кто хитрее, — все равно проиграешь. Но заморочило тебе голову, и решил ты, Иван, что черта перехитришь. Говоришь, никто меня силой заставлять не будет? А давай, говорю, тебя в доме закроем со справной бабой, которая вокруг тебя виться начнет. Никто тебя, Иван, силой заставлять не будет, но не успеешь два раза глазом моргнуть, как на той бабе очутишься.

Ты муж, тебе решать, жена за мужем — как нитка за иголкой ходит, куда приведешь, там и буду жить. Только знай: случится что — не мой то грех, ты сам своей рукой меня к чужой постели привел и одну оставил…

Думала, одумается, откажется в имение ехать, будем в селе дальше жить, но не смогла его сдвинуть: сильнее меня он то железо клятое любил. К матери его бегала, просила, чтобы с Иваном поговорила, отговорила его в имение переезжать. Так она на меня налетела — ты что, говорит, тут из себя святую лепишь, вам счастье привалило, а ты комызишься. Ивана на кузнеца выучат, он сынов твоих научит, всегда в достатке жить будете. Тебя боярыня в дом на работу берет — это тебе не в поле с утра до ночи в три погибели стоять. Ты молодая пока, а поживешь с мое — на все согласна будешь, лишь бы работы этой клятой не видеть. Тебя никто к нему силком в постель не тянет — не хочешь, никто тебя не тронет. А если и поваляет тебя боярин — ничего, с тебя не убудет, на мужа тоже хватит. Иди, говорит, домой и не смей Ивану перечить.

Тут зло меня взяло: а чего я боюсь — мужу все равно, что со мной будет, свекруха — та меня в кровать к боярину положила бы, да еще бы свечкой присвечивала. Ну, думаю, ничего, вы еще пожалеете все, что меня не послушали. Я тебе, боярин, такое устрою — ты нас быстро обратно отправишь.

Так и переселились мы в имение. Иван на кузне работал, меня боярыня в дом на работу взяла. Я боярыне сразу призналась, что ее муж ко мне клинья подбивает, а она смеется: а то я не знаю, говорит, он мне тебя так разрисовал — сказывал, из всего села ты его одна от своих ворот отгоняла, все остальные припрашивали. Поэтому я тебя на работу и взяла: может, дольше остальных пробудешь. А то те, кто к нему липнет, долго не задерживаются: полгода не пройдет, как приходит муж ко мне и просит: убери, говорит, эту девку с глаз моих, сил больше нет терпеть, лезет ко мне и лезет.

Умна была боярыня, пусть ей земля будет пухом, а мужа своего любила больше жизни, никогда его не бранила. Я спрашивала у нее: как же ты мужа не бранишь, что к девкам цепляется? А она говорила: таким его Бог создал, чтобы он девок любил, а они его. Не мне то ломать, что не мной сделано. Он — мой сокол, нельзя сокола в клетке держать, захиреет и умрет в неволе. Должен сокол в небе летать, за гусынями гоняться, все равно ко мне вернется, на мою руку сядет…

Боярин меня поначалу как бы и не замечал: мимо пройдет — порой глянет, а порой, задумавшись, и не заметит. Зимой в поход ушел, не было его, почитай, два месяца. Я уже успокоилась совсем — думаю, навыдумала дура страхов себе. Что, свет клином на мне сошелся, что, вокруг баб других нет, окромя меня? Но рано радовалась: как приехал наш боярин с похода, так снова начал мне проходу не давать. То в доме меня одну встретит, к стене прижмет — и давай мне на ухо всякие глупости шептать, то в комнату к себе отправит прибирать, зайдет за мной, дверь закроет и смеется — не выпущу, говорит, пока не поцелуешь. Ну а я отбиваюсь от него и говорю: даром ты, боярин, на меня время тратишь, нашел бы себе девку посговорчивей — вон их сколько, с тебя глаз не сводят, ничего у тебя со мной не выйдет, я мужа своего люблю.

А он только смеется — ничего, говорит, на каждый замок свой ключик имеется, рано или поздно сыщу и на твой, а мужа свово люби, разве же я против, я свою жену тоже люблю.

И недолго он тот ключик искал. Сам нашелся — там, где я и подумать не могла. В комнате у него одна стена вся была зброей[13]завешана. Чего там только не было, сабли, ятаганы, кинжалы, копья, топоры и еще всякое, чего я раньше и не видала. Я когда там прибирала, как все поделаю, так меня к той стенке и тянет — подойду, вроде как пыль вытираю, а сама на сабли и кинжалы любуюсь, вытяну украдкой из ножен и клинки рассматриваю. Заприметил как-то боярин, ничего мне не сказал, только на другой раз велел мне всю зброю со стены снять и принести масла конопляного и суконок чистых — пора, говорит, мне зброю свою протереть.

Научил меня, как ее чистить, как маслом тонко смазывать, чтобы ржа не брала, а сам мне все клинки показывает да рассказывает о каждом, как он к нему попал, как каким клинком биться надо. А я рот открыла, смотрю — глаз оторвать не могу, как железо острое в его руках вертится. Видит то боярин и говорит: хочешь, тебя научу, как легкой зброей биться? На тяжелую у тебя сил не хватит, а легкой, чувствую, справно биться будешь. Есть у тебя к зброе сноровка.

Тут бы мне отказаться, но как Ивану моему затуманил нечистый голову железом жарким, что в его руках мнется, так и мне затуманил клинком острым, что в моих руках порхает. Чувствовало сердце, что капкан там запрятан, а нечистый шептал: мол, чего тебе бояться, голыми руками от боярина отбивалась, а с клинком он тебя и не тронет. Согласилась я, чтобы он мне ухватки показывал, как с клинком в руках себя вести.