Шакалота. Птичка в клетке - Елена Филон

Отлипнуть бы от парты, отвернуться от него, в другую сторону посмотреть бы, но не могу. Испытываю крайнее отвращение при виде его… так близко, что даже запах чувствую, всё тот же — сладко-терпкий смешанный с сигаретным дымом. Мерзкий настолько, что делаю вдох поглубже и тут же мысленно ругаю себя. Мне не может нравиться этот запах уже только потому, что он принадлежит Ему.

Голос учителя продолжает звучать, как и музыка в наушниках Яроцкого. Моё сердце бьётся предельно спокойно, а бабочка внутри живота сладко спит, пока Макс не распахивает глаза и не заставляет её слабые крылышки неистово затрепетать.

Наверное, я спятила.

Наверное, испугалась. Почти уверена, что глаза мои расширились, а к лицу прилила краска, кисти под столом сжались в кулаки, но взгляд… будто якорь на дне океана, прикован к лицу Яроцкого.

«Отвернись. Не смотри на него. Не смотри. Не смотри!»

А почему он пялится? Почему бы ему не отвернуться? Не продолжить спать на уроке?

Будто музыка звучит в голове, пока он Так смотрит. Или это кровь к мозгу прилила? Скорее всего, кровь, шумит, на уши давит, слух отключает. Чёртова музыка. Чёртова бабочка в животе. Просто сдохни, не мешай мне его ненавидеть!

Заставляю себя. Неловко прочищаю горло, через силу поднимаю голову и теперь смотрю на свои руки сложенные на коленях. Тереблю пальцами нитки от дыр на джинсах, путаюсь в собственных мыслях, продолжаю факелом пылать, потому что знаю, чувствую — смотрит. Будто бензином облил и спичку бросил.

Ненавижу.

Сколько он меня будет рассматривать?

Сколько будет мучить меня? Почему не отстает? Почему в покое не оставит? Наверняка уже открытку для следующего задания заготовил, сейчас вручит, заставит сказать этот проклятый пароль… Да, Вероника была права — Яроцкий считает меня своей куклой, игрушкой. Только его — ничьей больше. Поэтому заступился. Поэтому не позволил Оскару размазать меня по полу. Только поэтому, другой причины не дано.

Слышу, как вновь шумит его стул, двигаясь по полу, поближе ко мне, поближе к парте, за которой сидит его «кукла».

Ненавижу… Ненавижу…

Сладко-терпкий аромат наполняет собой всё пространство, приходится дышать им, приходится заставлять себя верить в то, что мне не нравится дышать Им. Не нравится чувствовать его так близко. Претворяться, что сердце не колотится бешено, что щёки не пылают, а дыхание не сбивается.

Боже, что со мной не так? Почему я нервничаю? Почему губы кусаю? Почему кулаки до боли в фалангах сжимаю?

Боюсь. Боюсь его, точно знаю. Боюсь того, что приготовил для меня, поэтому руки дрожат, поэтому дыхание обрывается. Я боюсь Макса Яроцкого, вот и весь ответ. Боюсь так, что волоски на руках становятся дыбом. Рядом со мной сидит человек, который хочет поломать мою жизнь!

Больше не могу игнорировать и делать вид, что не замечаю. Набираюсь смелости и поднимаю на Яроцкого глаза. Когда он только успел оказаться так близко? Слишком близко. Тень от козырька кепки падает на лицо, так что взгляд кажется ещё мрачнее, а от излюбленной садистской ухмылки и следа не осталось. Просто смотрит… просто… будто и нет между нами никакой ненависти.

Хочу попросить отодвинуться. Хочу сказать хоть что-нибудь, чтобы прервать самый неловкий момент в своей жизни, но Макс избавляет меня от этой необходимости: вытаскивает наушник из уха и протягивает мне. Сглатываю. Заставляю руку не дрожать так сильно, принимаю наушник и ещё несколько секунд не двигаюсь, пока Яроцкий вновь не отворачивается к окну, пока не откидывается на спинку стула и не прикрывает глаза.

В тот день Макс поделился со мной больше, чем просто песней.

Но поняла я это только сейчас… то, как ему было больно.

В тот день Яроцкий больше не заговорил со мной. В тот день Паша ждал меня возле школьных ворот, чтобы вместе пойти домой.

Макс сидел на мотоцикле, обняв руками шлем, в зубах сигарета, голова склонена набок, а вид казался расслабленным. Он смотрел на нас. Пусть даже не видела этого, но я всегда знала, когда он смотрит. Всегда чувствовала его взгляд на себе подобно чему-то материальному.

Слышала, как за нашими спинами взревел мотор, и блестящий чёрный мотоцикл пронёсся мимо на скорости выше ему положенной.

Паша выругался себе под нос, а я провожала взглядом байк Яроцкого до тех пор, пока он не стал маленькой чёрной точкой и не скрылся за поворотом.

Домой Полина вернулась только к ужину, так что обсудить с ней то, что произошло сегодня в школьной столовой, удалось далеко не сразу. Она игнорировала меня за столом, даже взгляда не удостаивала, как дурочка смеялась с не самых удачных шуток мамы, которая всеми силами пыталась разрядить обстановку и хоть немного развеселить папу. Папа же был мрачнее грозового облака, молча набивал рот жареной курицей и салатом и время от времени как-то уж странно подозрительно поглядывал на меня. Ну ладно-ладно, возможно не настолько и хорошо я умею свои эмоции прятать под маской беспечности и дочери счастливого семейства. Какое тут может быть счастье, когда чёрте что происходит? Когда меня буквально на днях из больницы выписали?.. Когда денег у семьи в обрез, а мама старательно избегает этой темы? Младшая дочь всё больше и больше от рук отбивается, и родители даже не подозревают, насколько всё серьёзно. А у старшей… фух… у меня явные проблемы по части самоконтроля, да и вообще головы.

Я запуталась. Да! Ничего не понимаю. Веду себя как полная дура, а с мыслями что творится… Самой от своей глупости страшно становится. Возможно причина в годовой изоляции от общества сверстников? Дефицит общения и так далее? Вот. Вот какой бред лезет в голову, пытаясь вытеснить из неё физиономию этого Яроцкого, которая так и стоит перед глазами, а та самая песня так и звучит в ушах.

— Лиза, почему не ешь? — голос мамы слишком звонкий — слишком много усилий прикладывает, чтобы разогнать тучи нависшие над кухонным столом.

— Я ем. Ем, — натягиваю губы в улыбке, цепляю вилкой редис из салата и отправляю в рот. Какой-то совсем безвкусный. Как и курица, как и картошка тушеная в горшочке. И проблема не в том, что мама готовить не умеет — причина во мне.