Общество Жюльетты - Саша Грей

Ричард, в свою очередь, прекратил с ней всякие отношения и отставил без средств к существованию. Судя по лицу Шармейн на экране, я бы сказала, что ей не хватает хорошего секса, или же нужного ей секса. Она похожа на офисную начальницу, суровую и холодную, которая одним видом повергает коллег-мужчин в ужас, и все за ее спиной в один голос твердят: «Трахаться ей надо как следует. Да почаще. Ей просто нужен мужик».

И каждый из них считает, что этот мужик – он сам.

Возможно, они правы, возможно, ей действительно нужен хороший трах. Однако я не уверена, что все так просто. Мне кажется, что, лишая себя секса, человек впадает в безумие, которое разъедает и тело, и разум – изнутри, словно сифилис, – и, в конце концов, безумие проступает на лице, на коже, выражается в поведении, в том, как человек говорит, как держит себя.

Шармейн Тремейн пожертвовала собой ради сына. Но в передаче Форрестера Сакса она появилась лишь затем, чтобы ее не выселили из квартиры. Увы, она не знает одного: что находится в незавидном положении. Вернее, знает лишь то, что Банди куда-то пропал. Ей кажется, что в передаче она играет роль безутешной матери, и потому, как и все, льет слезы, умоляя, чтобы он вернулся. На самом же деле она всего лишь играет роль козла отпущения.

– Я горжусь своим сыном, – говорит Шармейн. Она наверняка выпила для храбрости, перед тем как идти в студию, потому что взгляд ее мутноват, а язык слегка заплетается. – Он бизнесмен. Он всего достиг сам. Он успешный человек.

– Он сексуальный хищник, – напоминает ей Сакс.

Эта фраза, «сексуальный хищник», слетает с его языка так красиво, как будто ведущий всю ночь репетировал, пока не научился произносить ее с игривым равнодушием: этакий тонкий намек на моральное осуждение, но никакой злобы.

– Нет, – возражает Шармейн. – Неправда.

Впрочем, не слишком похоже, что она верит сказанному. Имей мы возможность видеть ее снизу, мы бы точно увидели, как она постоянно переминается с ноги на ногу.

– Шармейн, он довел этих девушек до самоубийства, – напоминает Сакс.

При этом он лениво перебирает какие-то листки, потому что знает: как телеведущему ему нет равных, и он мог бы вести передачу даже во сне. Мне же не дает покоя вопрос: реплики для него кто-то сочиняет или он пишет их сам?

– Нет, – упирается Шармейн, – это неправда.

На этот раз ей действительно нечего сказать. К тому же, судя по всему, Саксу совершенно неинтересно, что она ему скажет. Ему ее слова до фонаря. Для него это просто мертвый эфир, пауза, во время которой он может перевести дыхание, прежде чем – под видом интервью – вылить на голову своей собеседницы очередное ведро помоев, потому что это заранее прописано в сценарии.

Зато сам Форрестер выглядит как настоящий герой, великан, который грудью стоит на защите всех маленьких людей планеты. Он телеведущий с мессианским комплексом в костюме от Тома Форда, а руки у него такие огромные, что способны обнять всех униженных и оскорбленных в мире. Хотя на самом деле он делает нечто противоположное – даже мертвых он валяет в грязи так же, как это было с ними при жизни. Он на виду у всех стирает их грязное белье, даже не заботясь о последствиях. Приносит несчастных на алтарь своего тщеславия. Интересно, хорошо ли ему спится по ночам?

– Что бы вы хотели сказать сыну, Шармейн? – спрашивает Сакс. – Теперь, когда вы знаете, что он сделал. Что из-за него умерли люди.

В эти мгновение Сакс ждет, когда появится главный козырь – кадры видеозаписи, которые в конечном итоге перекочуют во все новостные шоу на всех каналах, где их станут крутить денно и нощно в качестве затравки к этой самой истории…

Камера перемещается на Шармейн. Та смотрит прямо в объектив, вернее, ей кажется, что смотрит. Потому что на самом деле она смотрит на оператора и обращается к нему, а не в камеру, так что зрителям кажется, будто взгляд ее устремлен куда-то в пространство, как будто она мысленно перенеслась куда-то далеко, как будто здесь ее нет. Мутноватые глаза наполняются слезами, губы дрожат, как будто она вот-вот расплачется. И она говорит надтреснутым от волнения голосом:

– Мама любит тебя, Банди. Мама тебя любит.

Чесслово, на физиономии Сакса мелькает довольная ухмылочка. Еще бы, ведь он получил, что хотел. И пока я наблюдаю за этим балаганом, до меня доходит, что шоу превращается в одну из тех трагедий, что мы постоянно видим на ТВ, но никогда не думаем, что сами можем стать ее участниками.

Круглосуточно, день за днем, мы наблюдаем за жизнями людей или за их смертью, воспетыми в течение считаных мгновений в нескончаемом новостном потоке. Если их покажут не один раз, а три или четыре, считайте, людям крупно повезло. Возможно, «воспеты» – не самое удачное слово. Наверно, правильнее сказать «возведены до уровня фетиша». Чтобы затем столь же быстро быть забытыми. Превратиться в очередную безымянную, безликую жертву трагедии, которой, наверное, по большому счету могло и не быть.

В этот момент я решаю, что с меня тоже хватит, и прошу Джека переключить канал. Он только рад выполнить просьбу. Мы ловим конец той же самой рекламы Боба Девилля. Боб в очередной раз говорит, что хочет, чтобы люди увидели настоящего Роберта Девилля.

– Боб пригласил нас провести уик-энд в его доме, – говорит Джек.

Взгляд его по-прежнему устремлен на экран, вернее, на Боба.

– Неужели? – удивляюсь я.

Это надо же!

– Я подумал, что нам неплохо побыть вместе, – говорит Джек.

Мысленно я вся сияю от радости. Джек как будто принес мне оливковую ветвь, надеясь дать нам новый шанс.

– С удовольствием. Когда?

– На эти выходные, – отвечает Джек.

Я искренне рада его приглашению, потому что на эти выходные выпадает День Колумба. Это будет длинный уик-энд. Последний праздник перед выборами, и у нас есть возможность несколько дней побыть вместе. Ради этого я готова на все, даже если это «все» означает изображать перед боссом Джека его верную подругу.

По дороге к Девиллям мне кажется, будто мы с Джеком устремляемся прочь от всех забот к новым горизонтам. Мне хочется оставить проблемы в прошлом и начать все с чистого листа. Время от времени я ловлю на себе взгляд друга – когда ему кажется, будто я не вижу.

Боб Девилль и его жена Джина живут на прекрасном огромном ранчо. Дом построен на склоне холма, к нему примыкает разбитый на террасах сад, такой большой, что не охватить взглядом, а также веранда и бассейн. Оттуда открывается захватывающий вид на зеленую долину, по дну которой течет река, и на горы вдали.

С веранды виден лишь пейзаж, раскинувшийся на многие мили; невооруженный взгляд выхватывает лишь редкие дома на склонах холмов. Не успели мы приехать, как Боб приводит нас на веранду, чтобы полюбоваться видом. У меня нет слов, одни эмоции.

– Я хотела бы здесь жить, – шепчу я Джеку.