Корабль Древних - Пол Дж. Макоули

— Все люди, — продолжал староста. — Однако не все, кто рождается и умирает в Слиянии, являются людьми. Преображенные расы достигают все большего просвещения и в конце концов переходят в легенды и песни. С сотворения мира многие его покинули и многие еще покинут в грядущие века, но мы чуть-чуть меньше, чем люди, мы не меняемся. Так что именно мы унаследуем мир, когда все остальные преодолеют свое неизменное «я».

— У этих людей нет честолюбия, — объяснил Йаме Луп. — им никогда не носить короны из светлячков. — Луп махнул рукой над своей головой, словно желая сбить двух тусклых светлячков, которые там кружились.

— Я не имею в виду этих. Они — ничто. У крыс и то более яркое сопровождение. Я говорю о таких, как были у тебя, когда ты впервые нас посетил. Жаль, что их теперь нет.

— Их забрали.

— Нам не нужны светлячки, — вмешался староста, — ведь мы работаем на солнце, а когда Краевые Горы отнимают у нас свет, мы ложимся спать. Мы скромный народ.

— У них нет честолюбия, но скромными их не назовешь, — обратился к Йаме Луп. — Из всех людей во Дворце они более других переполнены гордыней. Они прикипели к работе в своих старых садах и считают себя самыми лучшими слугами Хранителей, но ведь лучший способ послужить Хранителям — это попытаться стать чем-то большим, чем ты есть.

Луп склонился к Йаме. Стеклянные бусины в его спутанных волосах тихо позвякивали. В каждой играл отблеск света факелов. Его зеленое одеяние было сшито из тончайшего шелка-сырца, но Йама чувствовал едва уловимый запах плесени — след долгих лет, которые оно пролежало в сундуке. Скулы старика как будто стали выше и острее, а голос еще мягче…

Луп задал вопрос:

— Кто прав, господин? Говорят, мы желаем подняться над той долей, которая нам предназначена, а мы считаем, что их грех больше, ибо они отказываются бросить вызов судьбе.

Слева от Йамы заговорил староста землепашцев:

— Если понимать, что ты такое, — это грех, тогда я признаю. Но разве не более тяжкий грех — мечтать о том, чего никогда не получишь?

На другой стороне усыпанной цветами дорожки Тамора подняла голову и, будто спросонья, с пьяной настойчивостью проговорила:

— Правильно. От мечтаний только голова болит.

— Без мечты, — возразил Луп, — мы просто животные. Без мечты — мы только то, что мы есть.

Йама переводил взгляд с одного старика на другого. Он выпил совсем немного, но чувство было такое, словно у него в голове кружится целое облачко светлячков.

— Вы просите меня вас рассудить? — спросил он. — Тогда я скажу так: вы оба ошибаетесь. Вы отказываетесь заглянуть в собственные души и честно разобраться, почему одно племя желает вознестись вверх, а другое отказаться от любых возможностей. Вы оба хорошо видите пороки других. А свои — нет. Мы все — дети Хранителей, но они не ставят предела нашим возможностям. Мы свободны в нашем выборе.

Староста метнул в Лупа острый взгляд.

— Значит, надо прекратить эти глупости. Я беру назад свои аргументы. Брат Луп, этот юноша — герой, но он и человек. Не нам с тобой его проверять, только он сам имеет на это право.

— Покажи ему, — проговорила Тамора. — Покажи ему, кто он такой.

— Эта проверка не для него, а для моих людей, — сказал Луп.

А староста добавил:

— Господин правильно указал, что вы слишком долго думали, почему мы не хотим подражать вашей глупости вместо того, чтобы поразмыслить, зачем вам самим к ней стремиться.

— Тогда я один буду представлять свой народ, — заявил Луп и вытянул руки.

Тут же появились две девушки и помогли ему встать. Постепенно веселье умолкало; подобно тому, как чернила клубами разливаются по всей толще воды, тишина расползалась, гасила смех, звуки еды, питья, песен. Люди, которые, скрестив ноги, сидели вдоль красных дорожек рядом с островками угощений, повернули головы к Лупу. Лица людей-зеркал окрасились красным в трепещущем свете факелов, а лица землепашцев стали совсем черными. Два гиганта, лупивших друг друга в центре площади, отступили в стороны, их верхние половинки сбросили шлемы из яркой фольги и спрыгнули с нижних частей, которые тут же стряхнули с себя пояса, скрывавшие место, где у них на плечах стояли их партнеры.

Луп поднял руку, и из темноты кто-то выступил, оказавшись во всполохах факельного света. Это была прекрасная молодая женщина в простой белой рубашке. Она легко ступала исполненной мрачной грации походкой, двигаясь по пыльной площади, словно танцовщица, и все глаза следили за ней не отрываясь.

Она несла корзину белых Цветов. Выйдя на середину, она изящно опустилась на колени и протянула корзину Йаме. В ужасе Йама вскочил и отшатнулся. Тамора расхохоталась.

В темноте ночи Йаму оставили одного с ребенком в полуразрушенном храме на склоне ниже деревни. Вероятно, раньше перед храмом имелся сад и дворик, но сейчас это была просто маленькая квадратная пещера в склоне на краю каменистого виноградника. Перекладина над входом рассыпалась. Кариатиды по обе стороны двери, которые веками безропотно держали на плечах этот груз, сейчас валялись в пыли. Одна разбилась на части и лишилась головы, другая лежала на спине и пустыми глазами смотрела в черное небо. В сухую землю у входа воткнули шесты с факелами. Их дымное красное пламя отбрасывало длинные мечущиеся тени на осыпающиеся фрески и посылало снопы оранжевых искр в матовый черный круг оракула.

Йама долгое время мерил шагами расстояние между двумя факелами, то и дело поглядывая на младенца, который безмятежно спал в цветочной постели. Это был мальчик, толстенький и сияющий здоровьем. Йаму мучило то, что от него ожидают чуда.

Вырастить это крохотное существо! Ввергнуть его из полной невинности в состояние совершенного самосознания.

Невозможно!

Невинность туземцев отличалась от мироощущения непреображенных рас. Она была абсолютной. Если большинство рас Слияния обладали способностью эволюционировать, приближаясь к единению с Хранителями, то образ жизни туземцев оставался неизменным, как у диких животных, обитателей полей, вод и воздушных потоков. Некоторые наиболее грубые расы, вроде амнанов, оправдывали свое агрессивное отношение к туземцам, говоря, что их жертвы просто животные с человеческой внешностью и речью, помесь обезьяны и попугая. Однако большинство полагает, что туземные расы ничем не отличаются от преобразованных племен, кроме потенциала. Их единственный грех в том, что они никогда не станут иными, всегда будут такими, как есть. Они не могут потерять ниспосланное им Хранителями, но и превзойти этого им не дано.

Не раз Йаму охватывало мощное желание схватить ребенка и отнести его наверх, в деревню, где, судя по звукам смеха и музыки, которые ночной ветер временами доносил до его ушей, продолжалось веселье, такое же буйное, как и в момент его ухода. И не один раз у него возникал порыв просто скрыться в ночи и снова стать тем, кем он был так недолго, когда только что появился в Изе, — одиноким путником, пытающимся узнать правду о собственной жизни.