Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

В принципе провозглашалось, что каждая семья имела право на отдельную комнату, но нам ничего не известно о количестве взрослых, которые должны были жить в этой комнате. Дети часто спали отдельно, но семья не сводилась к супружеской паре. Русская крестьянская семья предполагала совместное проживание нескольких поколений, от дедушек и бабушек до внуков, которые все жили в единственной комнате традиционной избы. Из-за нехватки места нечто похожее, несомненно, происходило и в первые годы существования коммун: супруги и их родственники по восходящей могли обитать в одном помещении. Отмечается, что незамужние и неженатые спали в специальных помещениях, мужчины и женщины — раздельно. Авторы публикаций вынуждены признавать, что когда коммунары хотели создать семью, некоторые из них покидали коммуну, потому что было невозможно получить отдельную комнату.[305] Отдельность семейного жилища, таким образом, была не менее важна, чем просто санитарная норма объема воздуха на человека. Например, коммуна им. Троцкого (Кубанско-Черноморская обл.), имеющая 1602 кубических метра жилища на 56 человек, хоть и обладает значительным объемом жилых помещений по сравнению с другими коммунами, все-таки не обеспечивает своим участникам приемлемых условий, которые в публикациях конца двадцатых годов уже выглядят как необходимые: нет нн отдельного детского дома, ни школы, ни даже столовой для взрослых.[306] В 1925 году у нее пять строений, из которых четыре — глинобитные, одно деревянное, и теснота чрезвычайная.

Коммуны, получившие в свое распоряжение бывшие господские усадьбы, фермы или избы, в ходе ремонта помещений делают перепланировку с тем, чтобы получить максимум комнат внутри помещения; при строительстве нового жилья эта задача решалась бы легче. Кровать была роскошью, которую в первые годы двадцатого века могли себе позволить только зажиточные крестьяне. Бедняки, пришедшие в коммуну, никогда не имели кроватей. Но так как коммуны придавали большое значение своему отличию от традиционной деревни, коммунары, как только это стало возможным, начали спать на кроватях или соломенных тюфяках. В публикациях про многие коммуны подчеркивается, что дети спали на кроватях, хотя и по нескольку человек в одной.

Хотя проблема отдельного жилья для семейных пар в коммунах долгое время оставалась нерешенной, отсутствие удобств и скученность, эти повсеместные спутники коммунальной жизни, представлены в описаниях как обратная сторона того, к чему, объединяясь для совместного хозяйствования, стремились коммунары: выжить в тяжелых условиях, вместе оказать сопротивление грабежам и насилию, совместно противостоять условиям, в которых у бедняцких семей вне коллектива было меньше шансов получить поддержку. Отмечается, что в недостатке жилья заключается и один из тормозов развития коммун. Беднейшие коммуны оказались запертыми в порочном круге: принимать новых коммунаров нельзя, потому что их некуда поселить, а это сдерживает обработку земель, поскольку сокращает число рабочих рук и, таким образом, тормозит развитие коммун. Отметим, что в реальности земли коммуны обрабатывались в значительной мере за счет рабочей силы, привлекаемой извне коммуны, о чем авторы публикаций если и упоминают, то весьма осторожно.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов, в период великого перелома и форсированной коллективизации, проблема жилья в коммунах по-прежнему остается актуальной, в частности, в связи с тенденцией к укрупнению хозяйств. Из рассказа о пригородной коммуне «Кудрово» под Ленинградом мы узнаем, что коммуна укрупняется: объединяется в 1928 году с двумя соседними колхозами-артелями. Быт в имеющемся у коммуны жилом помещении оказывается совершенно дезорганизован с появлением там новых групп коммунаров. И какая бы там казарменная чистота ни поддерживалась, условия жизни исключают всякое уединение и личную жизнь.[307]

Авторы дискуссионных и рекомендательных публикаций обсуждают, какими должны быть жилые строения в коммуне. Главная идея заключается в том, что «новый дом должен быть так построен, чтобы он явился средством для преобразования старого быта в новый быт».[308] Автор статьи говорит, что коттеджи на две-три семьи еще можно было бы допустить как переходный тип от избы к большому коммунальному дому, но «никак нельзя строить избу на одну семью, ибо этим неизбежно будет создан вредный уклон к раздроблению (индивидуализации) хозяйств, к выделению имущества из общественного владения в единоличное». «Общая жизнь коммунаров в одном большом доме сближает всех их в одну громадную семью, где каждый хорошо знает друг друга и где работа по поднятию общего культурного уровня будет вестись гораздо легче и плодотворнее».[309]

Планировка помещений обращает на себя внимание. Современные автору коммуны если и пользуются большими домами, то чаще всего это бывшие помещичьи усадьбы. А комнаты там расположены таким образом, что все они выходят в неширокий коридор, ведущий к выходу. «Это обстоятельство, в связи с недостаточной площадью самого коридора, которым стало труднее пользоваться большому количеству теперешних коммунаров, чем в былое время, когда им пользовались немногие жильцы-помещики, является теперь причиною появления ссор и склок среди отдельных семей коммунаров».[310]

Коридоры, конечно, нужны и в большом коммунальном доме. Однако автор рекомендует так рассчитать их размеры, «чтобы из каждой квартиры был обеспечен выход наружу или проходе места общего пользования, по возможности, без стеснения людей при этом ни вещами соседей, ни проходящими по тому же коридору другими людьми». А лучше всего была бы такая планировка, при которой есть и общий коридор, и отдельный выход наружу.[311]

В жизни в большом общем доме на глазах друг у друга есть свои существенные плюсы, и один из них связан с санитарией. Как подчеркивает корреспондент «Коллективиста», в большом доме легко обнаружить больных и своевременно принять меры к их лечению. Не один, так другой узнает о болезни своего соседа. Живя же в отдельной квартире, колхозник может сказать о своей болезни, а может и не сказать. А очень часто «из-за стыда перед товарищами» колхозник умышленно скрывает свою болезнь и тем самым заражает других.[312] Под болезнью в этом контексте, вполне вероятно, имеется в виду сифилис.

Согласно публикациям, крестьяне, которые с 1928 года почему-то вдруг идут в колхозы «целыми селами, районами, даже округами», так стремятся вступить в коммуну, что иногда сталкиваются с отказом коммуны принять новых членов. В самом конце двадцатых годов, накануне сплошной коллективизации, именно такую картину рисуют авторы описания образцовой коммуны им. Ленина на Тамбовщине: трудности первых лет преодолены, налажено хозяйство, демонстрирующее устойчивые результаты. В 1928 году коммуна насчитывает 315 жителей. Они живут в удобных домах, хороню питаются, и коммуна получает более 300 заявлений о приеме за последний неполный год ( 10 месяцев), которые она не хочет и не может удовлетворить из-за опасения, что значительный приток новых членов может нарушить отношения, сложившиеся среди коммунаров, и пустить насмарку достижения в области организации быта.[313] Эти материалы выходят из печати накануне как раз того периода, когда в условиях, приведших к «головокружению от успехов», часть реэмигрантов пытается выйти из коммуны и уехать обратно, среди них начинаются аресты.[314]