Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

И через некоторое время все стало очень даже хорошо.

Куколка слегка приподняла голову, словно собираясь начать танец на пилоне, который благодаря яркому свету направленного на нее прожектора всегда дарил ей чувство полного забвения, и решительно повернула прочь от своего дома. Затем спустилась в метро и села на поезд, идущий от Кингз-Кросс в сторону Редферна. На каждой станции в вагон входили вооруженные полицейские, внимательно осматривавшие и сам вагон, и пассажиров. Куколке казалось, что в воздухе прямо-таки пахнет мрачными предчувствиями и грядущими арестами, но сама она пока ни малейшего страха не испытывала, хотя и ожидала, что они в любой момент могут ее застрелить. Пожалуй, в глубине души она отчасти даже надеялась, что они прямо сейчас ее и пристрелят; но, с другой стороны, ей, в общем-то, было совершенно все равно, пристрелят они ее или нет.

Открыв дверь и увидев на пороге Куколку, Уайлдер молча втащила ее внутрь и поспешила как можно скорее захлопнуть дверь. И даже заперла ее.

Внутри, впрочем, все было как всегда: повсюду разбросаны игрушки Макса, грифельная доска, мел – в общем, обычный семейный беспорядок; где-то на заднем плане работал телевизор. Вот только сама Уайлдер стала какой-то другой. Никакого джина, ни чистого, ни с тоником, и никаких бесконечных историй, которые Уайлдер так любила о себе рассказывать и которые Куколка слушала, как другие слушают непрерывно бормочущее радио.

– Он у своего папаши, – произнесла Уайлдер, заметив, что Куколка ищет глазами Макса. Обе по-прежнему не знали, что им сказать друг другу.

Наконец Уайлдер нашлась:

– Послушай, Джина, я, конечно, могу что-то сделать с твоими волосами, но, может, все-таки лучше сходить в полицию, пока эта дерьмовая история не закончилась совсем плохо?

И, поскольку Куколка промолчала, Уайлдер продолжила:

– Нет, я просто ничего не понимаю! То есть я понимаю, конечно, что все это полная хренотень и в конце концов непременно выяснится, что ты ни в чем не виновата. Так почему бы тебе все-таки не довериться копам?

Но Куколка по-прежнему не отвечала; она не сводила глаз с экрана телевизора, где вещал какой-то политик, а внизу бегущая строка сообщала: ТЕРРОРИСТЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПОЙМАНЫ. В СИДНЕЕ ОБЪЯВЛЕН ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ ТРЕВОГИ. Политик был крупным мужчиной и, похоже, весьма близоруким; он все время щурил глаза, словно пытался прочесть нижние строчки таблицы в кабинете у офтальмолога.

«Как вы, лидер оппозиции, – спрашивал у него невидимый интервьюер, – можете оценить заявления правительства о том, что политика вашей партии в отношении террористов отличается излишней мягкостью?»

Политик слегка наклонился вперед, будто пытаясь получше разглядеть мучительно расплывающиеся значки в последней строчке таблицы, и, выразительно взмахнув рукой, заявил:

«Позвольте! Мы не проявляли и отнюдь не собираемся проявлять мягкость по отношению к террористам. Ведь террористы – это вовсе не австралийцы. Австралийцы – люди добропорядочные и законопослушные. Но я должен все же сказать, что мы приветствуем призыв внести поправки в тот закон, согласно которому любой житель Австралии, как здешний уроженец, так и натурализованное лицо, может быть лишен гражданства, если окажется замешанным в деятельности, направленной против родной страны. Либо ты вместе с Австралией, либо ты больше не австралиец и утрачиваешь право быть нашим гражданином».

– Боже мой! – пробормотала Уайлдер и переключилась на другой канал, где шло ток-шоу, посвященное текущим событиям.

«Неужели правительство отдало приказ вести стрельбу на поражение?» – спросил ведущий, и на экране возникло лицо премьер-министра, у которого, как догадалась Уайлдер, как раз и брали интервью.

«Законы нашей внутренней политики вполне позволяют адекватно…» Но Уайлдер, не позволив премьер-министру закончить фразу, снова стала переключаться с одного канала на другой, однако повсюду было примерно одно и то же. И они в который раз увидели, как вооруженная полиция окружает дом Тарика.

– Нет, это совершеннейшее безумие! – прошептала Уайлдер и уже схватила пульт, чтобы совсем выключить телевизор, но Куколка ей не позволила. Ласково взяв ее за руку, она сказала:

– Пусть работает. Я же должна знать, что происходит.

И они, стоя рядом, в очередной раз просмотрели те же смонтированные вместе кадры – бомба в детском рюкзаке, отвратительная фотография бородатого мужчины в арабском платье, зернистое темное видео с целующимися Тариком и Куколкой. Эти повторяющиеся изображения, со щелчком сменяя друг друга, вновь и вновь появлялись на экране, и казалось, будто чья-то рука перебирает мелочь, гремящую в пустом кармане.

Снова рушились нью-йоркские башни-близнецы; снова в Беслане кто-то выкладывал в ряд тела убитых детей; снова некто, одетый в черное – то ли мужчина, то ли женщина, – размахивал автоматом; снова почти обнаженная Куколка исполняла эротический танец. К прежнему набору кадров прибавились и новые: темный поезд в туннеле лондонской подземки через мгновение после взрыва бомбы; пылающий ночной клуб Sari на острове Бали, взорванный террористами; множество раненых людей, которых вытаскивают из мадридского поезда… Кульминацией данного монтажа были кадры, переносившие зрителей в знаменитое здание Сиднейской Оперы, и за этим следовал довольно дешевый трюк – белое облако взрыва и зловещий оглушительный грохот.

Куколка закрыла глаза.

Но, когда она снова их открыла, на экране, сменяя друг друга, появлялись Усама бен Ладен и Джордж Буш, летело множество боевых ракет, люди в камуфляже стреляли из минометов, взрывались и превращались в огненные шары жилые дома. Там были окровавленные женщины и заложники, которым террористы вот-вот отрежут голову… Нью-Йорк! Бали! Мадрид! Лондон! Багдад! И она, Куколка, распадающаяся на пляшущие цветные квадраты, на крошечные пиксели, улыбающаяся той улыбкой, которая никогда не была ее собственной.

Наконец появилась реклама кондиционеров, и Уайлдер выключила телевизор. Последовало несколько секунд неловкого молчания.

– Это похоже на то, как я купила «Субару Форестер», – сказала Уайлдер, – и мы потом в течение нескольких недель видели по телевизору исключительно всевозможные «Субару Форестер» – и припаркованные у тротуара, и движущиеся по городу, и остановившиеся у светофора. Хотя в городе, безусловно, есть и другие машины. Как и множество других историй, ей-богу, Джина.

Но Куколку это замечание мало утешило. Она понимала, конечно, что по телевизору много еще чего показывают, да и в газетах имеются материалы с совсем другими заголовками, и на радио есть передачи, где говорят об иных вещах, но сейчас она повсюду видела только свое лицо, слышала только свое имя и изо всего потока всевозможных мнений выхватывала только очередное высказывание о себе. Все это держало ее словно в тисках; казалось, она угодила в ловушку холодного океанского течения, и теперь оно уносит ее куда-то, куда ей совсем не хочется – в точности как та волна, которая тогда чуть не унесла Макса в открытое море.