Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

В ту ночь, сидя на кровати и обдумывая возможные последствия своего отказа, Мервин понял, что медлить нельзя. Скандала он не боялся, но КГБ мог добраться до его друзей. Ему приходилось слышать о сфабрикованных обвинениях, подстроенных несчастных случаях, арестах за хулиганство, лишение прописки. Он решил упаковать вещи, первым же рейсом вернуться в Москву и покинуть Советский Союз, возможно — навсегда.

Но это было не так просто. Несколько дней после возвращения Мервина в Москву ему звонил Алексей с попытками помириться. Он уверял моего отца, что на самом верху было принято решение больше не предлагать ему известной работы. Под предлогом, что у него есть новости для Мервина, Алексей даже уговорил его еще раз пообедать в ресторане.

— Помнишь, ты говорил мне об Ольге Всеволодовне Ивинской? — небрежно заговорил Алексей, когда они приступили к обеду, возможно их последнему. — Так вот, ее только что арестовали по обвинению в контрабанде. Она занималась торговлей свободной валютой и другими сомнительными делишками. Она полностью испорченный человек.

Алексей продолжал есть, а Мервин ошеломленно уставился в свою тарелку.

— Я же говорил тебе, что это плохая семья, — продолжал Алексей. — На твоем месте я держался бы от них подальше.

Потрясенный Мервин смотрел, как Алексей снова спокойно наполнил свой бокал. Его лицо было безучастным. Через две недели после ареста Ольги забрали и Ирину, прямо с больничной койки, и отвезли для допроса на Лубянку. Вскоре Ирина, страстная поклонница балета и тонкая ценительница искусства, была осуждена на три года и хлебнула лагерного лиха вместе с матерью. Больше Мервин никогда о них не слышал. Это была не игра — наконец-то дошло до сознания Мервина. Совсем не игра, и он стал поспешно готовиться к возвращению в Оксфорд.

Приключения — поистине замечательная вещь.

Мервин Мэтьюз — Вадиму Попову, весна 1964 года

Особенно когда они позади.

Вадим Попов

В Москве времен моего отца жизнь подчинялась строгим государственным законам и установленным нормам поведения, таким же неизменным, как цены на продукты в муниципальных магазинах. Большинство советских людей его поколения всю жизнь проживали в одной и той же квартире, работали на одной и той же работе, покупали бутылку водки за 2 рубля 87 копеек и десятилетиями ждали своей очереди на приобретение машины. Время измерялось от отпуска до отпуска, от одного театрального сезона до другого, от выхода в свет одного тома сочинений Диккенса до следующего.

Когда я сам приехал в Москву через сорок лет, она будто наверстывала упущенное время. Город стремительно принимал современный облик, который менялся, казалось, за одну ночь — притом каждую ночь. Сегодня вы вдруг видели молодых людей с прической «цезарь» и в свитерах DKNY — вместо вчерашних короткостриженных, в малиновых пиджаках. На месте прежних бакалейных магазинов появлялись интернет-кафе, где можно было приобрести модную одежду. С пугающей быстротой возникали сияющие новеньким никелем и мраморными полами торговые центры с эскалаторами и автоматами для обмена валюты. Через некоторое время я настолько привык к постоянным переменам, что они стали казаться нормальными: там поднялась восстановленная из руин церковь, здесь появилось новое здание крупной коммерческой компании, и все это росло как грибы после дождя. По сравнению с Москвой Лондон казался старомодным и консервативным. Может, остальная Россия тихо рушилась, но Москва жирела одновременно с разграблением страны.

Куда бы я ни отправлялся в поисках сенсаций для газетной статьи, я любой ценой стремился попасть на какую-нибудь вечеринку. Мой отец любил отдыхать и развлекаться в шумных цыганских ресторанах. Спустя поколение, благодаря свободе и внезапно появившимся деньгам, московские вечеринки приобрели характер неслыханного разгула и несусветной дикости. В клубе «13», расположившемся в обветшалом дворце прямо за Лубянкой, пока вы поднимаетесь по лестнице, вас хлещут плеткой карлики, одетые в костюмы Санта-Клауса. Перед входом в «Титаник», излюбленное место сборищ воротил преступного мира, выстраиваются десятки черных «мерседесов», а за столиками, похожими на иллюминаторы, стайки девушек ждут, когда с ними заговорят красавцы с бычьей шеей. В «Шансе», в гигантских аквариумах со стеклянной передней стенкой, плавают обнаженные мужчины. Однажды я провел вечер в казино «Жар-птица» в обществе самого Чака Норриса, правда, уже постаревшего, и его гостя Владимира Жириновского.

Иногда я осмеливался заходить в бар под названием «Голодная утка». В так называемые «вечера для дам», от шести до девяти вечера, сюда допускались только женщины и несколько друзей хозяина. Секрет заключался в том, что в это время посетителям предлагали неограниченное количество алкогольных напитков, и в результате туда битком набивались потные девушки-подростки, которые с жадностью осушали свои бокалы. В зале стоял тяжелый запах пота, а вид визгливых женщин, осаждающих круглую стойку бара, производил такое же жуткое впечатление, как толпа разъяренных зулусов в погоне за Рурком. Затем в бар вплывали мужчины-стриптизеры, которые выдергивали из толпы девиц и раздевали их догола прямо на полу, усеянном пробками от пивных бутылок. Владелец бара, канадец Дуг Стил, который при зеленоватом освещении становился похожим на Мефистофеля, наблюдал за этим безумием с довольной усмешкой, как капитан Куртц в своем частном «Иннер-стейшн». К девяти вечера, когда начинали пускать мужчин, охранники убирали пьяных, обнаженных по пояс девушек, заснувших на залитой пивом стойке или распластавшихся на полу, и рядами укладывали их на полу в фойе. Вскоре начинались знаменитые русские драки, ожесточенные, с вытаращенными глазами, с битьем бутылок, швырянием пивных кружек и переломом костей, — побежденных, потерявших сознание, относили вниз к пьяным.

Однажды я пошел на вечер, устроенный знаменитым исполнителем рэпа Богданом Титомиром в его собственной квартире, одновременно служившей диско-клубом, где стекла дребезжали от оглушительной музыки, несущейся из мощных динамиков, и парочки выбегали целоваться на заднем сиденье его «хаммера». Там я впервые увидел Яну, когда она, освещенная строб-вспышками, пробиралась сквозь стелющийся сигаретный дым, мимо блондинок, тесно усевшихся на ярко-синем диване Титомира, мимо сплетенных тел в алькове с полузадернутой шторой к столику с пакетиками кокаина. На ней была крохотная мини-юбка с рисунком из сверкающих глазок Форнасетти, которые соответствовали странному блеску ее глаз при свете люминисцентной лампы, что висела над столиком. Она ловко насыпала себе на руку полоску порошка толщиной с веревку палача и втянула его ноздрями. Потом отбросила назад свои светлые волосы и посмотрела мне прямо в глаза. И вдруг подмигнула.

— Вкусно и полезно, — улыбнувшись, сказала она, цитируя слоган ролика, рекламирующего кашу, и протянула свернутый в рулончик счет.

Позже я нашел ее на пороге квартиры Богдана. Она сидела, свесив руки между колен, и курила. Я опустился рядом. Бросив на меня взгляд, она затянулась сигаретой, зажатой в уголке рта. Мы разговорились.