Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Любите курить?
— Да.
— Что?
— Как — что?
— Что любите курить?
— «Честерфилд».
— А травку любите?
— Нет.
А голосок-то у Вальтера Кьяри дрожал как струна.
— Не-е-ет? А чего тогда трясешься?
— Я не трясусь.
— Ладно. Не трясешься, извини. — Он довольно улыбнулся и посветил фонариком в лицо Прекрасным Локонам. — Молодой человек говорит, что вы не любите травку. Так?
Мартина, заслоняя глаза рукой, кивнула.
— Что такое, ты даже говорить не в состоянии?
— Даже если мы выкурили пару косяков, что такого? — ответила Прекрасные Локоны резким и пронзительным, как скрип ногтя по стеклу, голосом.
«Э, да ты нахалка! Не то что этот ссыкун лопоухий».
— Что такого? Может, ты забыла, но в Италии это считается преступлением.
— Это для личного употребления, — возразила девка хозяйским тоном.
— Ах, для личного употребления. Что ж, посмотрим. Посмотрим, что получится.
Макс очутился в воде.
На животе.
Он не успел сообразить, защититься, ничего не успел.
Дверца распахнулась, и ублюдок схватил его за хвост обеими руками и выкинул из машины. На секунду Макс испугался, что он хочет ему выдрать все волосы, но сукин сын просто швырнул его на обочину, как мешок за веревку. И Макс полетел вперед, вниз головой, и упал лицом в грязь.
Он не дышал.
Приподнявшись, он встал на четвереньки. От удара грудью об асфальт легкие не работали. Он открыл рот и стал издавать гортанные звуки. Пытался вздохнуть, но воздух не поступал. Он задыхался, валяясь под дождем, а все вокруг затуманивалось и темнело. Черное и желтое. Перед глазами вспыхивали желтые пятна. В ушах стоял глухой звон и шум, похожий на далекий гул танкера.
«Я умираю. Умираю. Умираю. Черт, я умираю».
Но потом, когда он уже был уверен, что отдаст богу душу, что-то внутри него разблокировалось, открылся какой-то клапан, и поток воздуха хлынул в жаждущие легкие. Макс вдохнул. И еще, и еще. Лицо его стало из багрового красным. Потом он начал кашлять и отплевываться и вновь ощутил, как дождь течет по шее и мочит волосы.
— Вставай. Поднимайся.
Чья-то рука схватила его за ворот. Он снова стоял на ногах.
— Ты в порядке?
Макс отрицательно покачал головой.
— Да все с тобой в порядке. Я из тебя весь сон вытряс. Спорить могу, с тобой все в порядке.
Макс поднял взгляд.
Мерзавец стоял между машинами, совершенно промокший, разводя руками, как одержимый предсказатель или что-то типа того. Лица в темноте было не видно.
И Мартина. Стояла. Раздвинув ноги. Положив руки на дверцу «мерседеса».
— Если то, что вы выкурили, как верно заметила девушка, было для личного употребления, то надо убедиться, что у вас где-нибудь не припрятаны еще наркотики, а это уже гораздо серьезнее, намного серьезнее. Знаете почему? Потому что это называется нелегальное хранение наркотических веществ с целью сбыта.
— Макс, ты как? Все нормально? — спросила безнадежно Мартина, не поворачиваясь.
— Да. А ты?
— Все хорошо… — Ее голос дрожал. Она была готова заплакать.
— Чудесно. Я тоже прекрасно себя чувствую. Нам всем троим замечательно. Теперь можно заняться и серьезными вещами, — произнес полицейский, стоявший между машинами.
«Он сумасшедший. На всю голову больной», — подумал Макс.
Может, это вовсе и не полицейский, а какой-нибудь буйных псих, переодетый полицейским? Как в фильме «Маньяк-полицейский». А тот, другой полицейский, которого они видели раньше, — где он? Он его убил? В полицейской машине горел свет, но из-за стекавшего по стеклам дождя было не разглядеть, что внутри.
Фонарик полицейского ослепил его.
— Где вы это спрятали?
— Что? Нет ниче… го.
«Черт, я сейчас тоже зареву», — подумал Макс. Он чувствовал, как рыдания подступают к горлу, сотрясая кадык. Непроизвольная дрожь колотила все тело.
— Раздевайся! — приказал полицейский.
— Как это — раздевайся?
— Раздевайся. Я должен тебя обыскать.
— У меня с собой ничего нет.
— Докажи, — повысил голос полицейский. Он терял терпение.
— Но…
— Никаких «но». Ты обязан подчиняться. Я представитель конституционного порядка, а ты пойман на явном правонарушении, и если я тебе приказываю раздеться, ты обязан раздеться, понял? Или мне достать пистолет и приставить к твоей шее? Ты этого хочешь? — Он говорил спокойным тоном — таким, который обычно предвещает беду и насилие.
Макс снял клетчатую рубашку и положил на землю. Потом свитер и майку. Полицейский наблюдал, скрестив руки. Жестом велел продолжать. Макс расстегнул ремень, и штаны, бывшие на три размера больше нужного, свалились с него, как рваная занавеска, он остался в трусах. Ноги у него были безволосые, белые и тонкие, как прутики.
— Все снимай. Ты можешь прятать это…
— Вот! Вот здесь! Не у него. У меня! — заорала Мартина, все еще стоявшая положив руки на машину. Макс не мог видеть ее лица.
— Что у тебя? — Полицейский подошел к ней.
— Вот. Смотрите. — Мартина открыла рюкзачок и достала пакетик травы. Немного. Всего пару граммов. — Вот.
Это все, что у нее было.
Всего полчаса назад, на планете, находящейся за много световых лет отсюда, на планете с обогревом, музыкой группы «REM» и кожаными сиденьями, Мартина говорила: «Я хотела купить еще немного. Позвонила Пиноккио (Макс при этом подумал, что у дилеров всегда такие идиотские клички), но его не нашла. Тут немного, ну и ладно. Нам хватит, а то, если мы совсем обкуримся, не сможем заниматься…»
— Дай сюда. — Полицейский взял пакетик с гашишем и сунул себе под нос. — Не смешите меня. Это ошметки, остальное где? В машине? Или при вас?
— Честное слово, богом клянусь, это все. Больше нет. Правда. Иди ты к черту. Сукин сын. Прав… — Мартина смолкла и заплакала.
Когда она плакала, то казалась маленькой девочкой. Сопли текли из носа, под глазами растекся карандаш, синий ежик на голове опал, и прядки прилипли ко лбу. Пятнадцатилетняя девчушка, трясущаяся от рыданий.
— А в машине? Говори, что прячете в машине!
— Поди посмотри, скотина! Там ни хрена нет! — заорала Мартина и кинулась на него, сжав кулаки.
Полицейский схватил ее за запястья, Мартина рычала и плакала, а полицейский орал:
— Ты что вытворяешь? Что вытворяешь? Не усугубляй свое положение! — и он заломил ей руку за спину, она завопила от боли, а он защелкнул на ее запястье наручник, а второй пристегнул к дверце.