По ту сторону - Инга Андрианова

Алиса росла беспокойным ребенком, с буйным аппетитом и хроническим желанием куда-то попасть. Она дрыгала ножками и загребала ручками, пыталась ползти, когда другие дети только учились держать головку. Она наловчилась отталкиваться от любой поверхности и передвигаться, лежа на спине. Угомонить ее или укачать было так же нереально, как отказать в кормлении. Живой и бойкий нрав ребенка стал причиной моего хронического недосыпа и общей нервной обстановки в доме. Алиса отказывалась засыпать, ни секунды не желала оставаться одна, все время куда-то рвалась, и как результат, после купания, когда все дети мирно прижимаются к груди и, досыта наевшись, засыпают, моя дочь извивалась в желудочных спазмах. Мои руки дрожали, а в ушах стоял гул, когда с десятой попытки мне удавалось накормить ее и уложить.

В трехмесячном возрасте она умудрилась упасть с дивана, оттолкнувшись ножками от спинки, а в пять ее уже ни на минуту нельзя было оставить без присмотра.

Той хмурой студеной зимой Люсе Николаевне удалили опухоль и назначили курс химиотерапии. Пал последний бастион, и мне пришлось с ребенком на руках предстать перед системой, нацеленной на геноцид материнства. Многочасовые очереди превратили меня в добытчицу, а хамство продавцов — в свирепую хищницу. Пять пакетов молока в одни, обветренные руки, я получала как пощечину и глухо рычала, услышав циничное: «За лишний пакет предъявляйте ребенка!».

Митька целыми днями торчал на работе, пытаясь спасти очередной бизнес, но что-то у него не ладилось, и он все больше злился на жизнь, на свою непутевость и неспособность прокормить семью.

В апреле прозвонился Митькин друг и предложил работу за границей.

— Пара месяцев и мы в шоколаде! — бодро пропел Митька.

— А как же я?

— Устроюсь сам и вас перевезу, — ответил он, — Понимаешь, такой шанс выпадает не каждому. Не сложится карьера — подзаработаю и вернусь. Мы ничего не теряем!

— Одна я не справлюсь!

— Тогда зови мать, — предложил Митька.

Я растерялась:

— Как это, зови?

— Пускай на время переедет к нам, а я материально обеспечу.

— Она же работает!

— Пусть уходит на выслугу!

Я грустно покачала головой:

— Но это же серьезное решение!

— У нас еще три месяца на размышление, — беззаботно ответил Митька.

Когда ты молод, барьеры берутся легко, проблемы решаются быстро, ответы приходят спонтанно. Свобода и беспечность — вот два крыла, что уносят тебя в эфемерную даль, туда, где клубятся кипучие горизонты, и вместе с тугими порывами ветра ты летишь навстречу дрожащим силуэтам вечности.

На переезд мать согласилась очень быстро. Она подала в отставку и окунулась в бумажно-кабинетную волокиту, из которой, как с поля боя, до нас доходили военные сводки.

Вопрос с заграницей удачно решился, и Митькин отъезд навис над нами словно туча. Теперь мы часто подолгу молчали: я была слишком измотана, чтобы плакать, а Митька скрывал от меня свою боль. Жить порознь мы еще не научились, и нас убивало само ожидание разлуки. Стоило Митьке ступить за порог, и я начинала скучать.

Все вокруг становилось чужим и холодным: свет из окон, шумы и привычные вещи, даже солнечный луч становился прощальным… словно эхо давно отзвучавших шагов…

Из окна доносилась знакомая песня, но не радость она приносила, а боль: «It’s no sacrifice, no sacrifice at all», — светло ранил душу сэр Элтон, и подхватив дочку на руки, я пускалась в бега.

На детской площадке тоска отступала, я сажала Алису на качели и тихо напевала ей о синих птицах, далеких странах, морских просторах и котах невезучих.

Митька улетел тихим дождливым утром, оставив маленькую чашку из-под кофе да капли грусти на моих щеках.

Спасаясь от тоски и одиночества я с головой ушла в ребенка. Теперь я больше походила на маньяка: мой дом сиял чистотой, белье дышало свежестью, стерилизатор работал на полную мощь. Каждый день Алиса получала протертые супы и свежевыжатые соки. Мне хотелось дать ей все самое лучшее, не упустить ничего, быть во всем идеальной. Мы часами рассматривали картинки, читали книжки, слушали сказки. На удивление рано Алиса научилась говорить. Водя пальчиком по книжке, она легко запоминала буквы и цвета, переступая неокрепшими ножками, мурлыкала английские песенки и бубнила под нос свое любимое «Сome on!».

С приездом матери мы превратились в женский прайд. Нас потащил на дно погрязший в дефиците мегаполис. Чтобы остаться на плаву, я совершала творческий обмен: сигареты и водку меняла на мыло и соль, а место в очереди — на лишние пакеты молока. Раз в месяц моя соседка Оксана, вручала мне сына, хватала талоны и уезжала в Детский мир. Возвращалась под вечер на ватных ногах, с головной болью, осипшим голосом и полными сумками. Китайские платья, колготки, костюмчики и плюшевые игрушки, совершив грандиозный скачок сквозь толпу у прилавка, давку в метро и тиски троллейбуса, десантировались на мой диван и тут же делились на равные кучи. Я же делила добытые за день продукты. Так, цепляясь друг за дружку, мы продирались сквозь талоновые джунгли, а сила духа помогала нам не сдохнуть с голоду и одевать растущих не по дням детей.

Первый день рождения Алисы решили отметить с размахом. Отстояв по очередям в общей сложности сутки и совершив немыслимые комбинации с талонами, я заполнила холодильник едой и часть балкона спиртным. Накануне банкета я провела ревизию припасов, немного подумала и подошла к телефону. Краснея и вздыхая, я набрала заветный номер и, крепко зажмурившись, озвучила все свои чаяния. Тетка слегка поломалась, но в конце концов сдалась, и в тот же день я стала обладательницей небольшого, но бесценного свертка. Недрогнувшей рукой я вытащила нож и занесла его над первым дефицитом. К половине шестого закуски были разложены по тарелкам и обильно сдобрены зеленью. Не удивительно, что в тот осенний вечер ностальгические ароматы с моего стола дурманили полдома. Курильщики с нижнего балкона шумно втягивали носом воздух и обсуждали меню, демонстрируя отменную гастрономическую память. Под вздохи соседей я спустилась во двор, собрала букет из опавшей, но еще свежей листвы, воткнула в него рябиновую ветку и гордо отнесла на стол.

Тошка, моя приблудная кошка, которую еще котенком я подобрала в Арбатских переулках, весь вечер царапалась и скреблась. Лишенная праздника жизни, она бурно выражала протест и норовила покончить с собой, убившись о дверь ванной комнаты. Ее возмущение не знало границ, а рулады легко укладывались в песнь о бедном животном в застенках хрущевки:

— Да я согласна, что мне нельзя спать в уютной детской кроватке, да, я готова терпеть, когда противный карапуз дергает меня за хвост, а хозяйка не позволяет встречаться с Василием — самым крутым мачо нашего двора! Я смирилась с мытьем лап и сушкой феном, с тем, что меня забросили и не тискают как прежде, но не пускать животное к столу… это, видит Бог, садизм!

К шести часам на праздничном столе построилась шеренга из бутылок. Осталось сделать из Алисы подобие Барби, сбросить фартук и спокойно дождаться гостей.