Кок'н'булл - Уилл Селф

Остаток пути до Уинкантона был отмечен метаниями между радостным ликованием и полным раскаяния страхом. Понимание, что интрижка с Буллом может плохо кончиться, почему-то разом усиливало чувство вины перед Наоми и Сесиль. Они на время перестали быть статистами, элементами декораций в его театре теней, его частном кинематографе. Наоборот, они стали ужасающе четко очерченными личностями со своими чувствами, скучными, дурацкими душонками, за которых он, будто он не сверхчеловек, а тряпка, чувствовал себя ответственным.

Теперь все сосредоточилось на следующем рандеву с Буллом. Все дороги его чувств вели в Бексхиллна-море.

Булл заснул сном праведно оттраханного, низко примяв измученные пружины матраца. Во сне Булл принимал весьма артистичные позы и смотрелся как барельеф. Одна рука отброшена назад, другая вбок, прямо как эстакада Вестуэй. Временами его веки подергивались игрой бессознательного, и он похныкивал, прижимая к мягкой груди воображаемый мяч для регби. Иногда в глубоком сне ноги как одержимые начинали крутить воображаемые педали и сгибались так, что оба его половых органа оказывались в непосредственной близости друг от друга.

Мигающая подсветка, освещавшая по ночам рога пятнистого оленя на фронтоне «Пятнистого оленя» давно уже перегорела, и сквозь сетчатые занавески сочился бледный рассвет, когда Булла разбудил треск и звон телефона в прихожей. Он выругался и грубо откинул одеяло, как будто оно ворвалось в квартиру и набросилось на него спящего.

Булл прошлепал по коридору, ударяясь о стены, и присел на корточки возле чертовой звонилки.

— Алло? Джон? Надеюсь, я тебя не разбудил? — Это был его шеф, бесплодный эстет, который издавал журнал Get Out! и, что еще хуже, пытался его редактировать.

— Мм… нет. В общем… да. Все равно я собирался вставать.

Его обычная застенчивость еще больше, нежели сам факт его существования, заставила его поверить в реальность происходящего. Какое-то время это послужило крепостной стеной, но не успел он вытащить бируши, как воспоминания вчерашего вечера стали заполнять голову.

— Я звоню, чтобы справиться о твоем здоровье. Ребята говорили, что позавчера у тебя случилась какая-то травма и с работы ты ушел прямо-таки зеленый. Мне ты ничего не сказал… — это был упрек, — …надеюсь, ничего серьезного?

— Да нет, ерунда. (У меня пизда под коленкой.) Все в порядке. (Я схожу с ума.) Скоро буду. (А что еще делать мужчине, если не идти на работу?)

— Ну и отлично. Очень приятно слышать. Я как раз хотел с тобой переговорить. Ничего особенного, так, поболтать просто.

«Поболтать о чем?» — удивлялся Булл, направляясь в ванную. О чем-то конкретном? Если действительно ничего особенного, то почему он не выложил все по телефону. Он дернул за шнурок, и над раковиной вспыхнул свет. Открыв кожаный карман джентльменского дорожного набора (который подарила ему мама на Рождество четыре года назад), он достал зеркальце, наклонился и засунул голову между колен. Застыв в таком положении, Булл, казалось, вот-вот боднет банный коврик. Направив как следует зеркальце, он стал разглядывать свое влагалище. За ночь оно выросло!

Еще вчера тонкие рыжие волосы на икре сбивались в едва заметный завиток над холмом Венеры, теперь они стали длиннее и толще, и явно выраженный пучок уже начинал образовывать треугольник. Коричневая, похожая на молнию полоска сморщенной плоти пониже влагалища, в которой Алан безошибочно распознал промежность, теперь заросла волосами, как запущенная просека.

В итоге Булл пришел к верному заключению: был ли тому причиной сексуальный контакт с Аланом или нет, влагалище заметно выросло и развилось.

Выпрямившись, он почувствовал себя более зрелым, повзрослевшим. В конце концов, если у парня на несчастной культе выросла бархотка, улитка, старая добрая мохнатка, это еще не повод сбрасывать его со счетов. Многие из его однокашников по Маркхамс-колледжу показали себя на этом поприще. Еще на прошлой неделе Булл прочел в газете статью о парне, который был на два года старше него. Сейчас он, конечно, уже взрослый мужчина, но, судя по аморальному поведению и той непреклонности, с которой он проявлял свою сексуальность через агрессию и насилие, в душе он, несомненно, оставался пацаном. Так вот, парень этот успешно одолел провинциальную бюрократическую лестницу и стал директором собеса или чего-то в этом роде; писали, что он отплясывал вокруг костра (газовой горелки с искусственными бревнами посередине), выл и прыгал козлом, вовсю содомировал и в итоге придушил гарротой нескольких подростков, предварительно одурманив их приправленным белладонной крепчайшим сидром. Это было нашумевшее дело, которое нельзя было обойти «комментарием».

Да тот же Титтимус, дружок и одногодка Булла, пошел по скользким дорожкам Брайтона, где, расположившись со своим черным бойфрендом Дювалье, они измывались друг над другом и изгадили всю домашнюю утварь. При этом Титтимус имел наглость ежегодно посещать встречи выпускников Маркхамса на острове Грэйн. И был принят! Вместе с Дювалье, в одинаковых блейзерах с золотыми пуговицами, со значками крикет-клуба графства Суссекс на нагрудных карманах. Абсурд, нелепость, но так все и было. В мире, где социальные и сексуальные характеристики перемешаны и заправлены, как овощи в салате, разве не мог Булл так или иначе рассчитывать на признание своей «особенности»?

Задумчивость, как всегда у Булла, сопровождалась рукоблудием. Вспоминая о Титтимусе, он обнаружил, что мягкими движениями исследует блестящую мякоть клитора, истерзанный краешек эрогенной плоти, по которой Маргулис во время их соития в коридоре прошелся бегло и грубо. Булл быстро обнаружил, что клитору его нужны не отрывистые нажатия — как будто затраханный менеджер средней руки дрочит кнопку лифта, — но мягкое, дразнящее поглаживание. Прикосновение, в котором было бы больше предчувствия, нежели собственно действия.

Булл сел на корточки, поцарапавшись о потрескавшийся меламин обшивки ванны. Мастурбировал он усердно и на поверхности, и внутри. Его пальцы изгибались, погружались и ныряли, широкое чело затуманилось, глаза остекленели.

В этот раз Булл кончил с обалденным чувством, сравнимым со звоном литавр, — не то что барабанное постукивание вчера вечером. Пораженный, лежал он на вязаном овальном коврике, и новое прозрение посетило его. Мастурбация спровоцировала начало процесса самоопределения. Булл ощущал свою уязвимость, однако такой тесной и естественной связи с миром он никогда еще не чувствовал. Как будто в чертах очевидно непостижимой новейшей сексуальной формы он, тем не менее, смог различить истины более важные, нежели те, что нисходили на него ранее.

Но, подойдя к машине, припаркованной на окаймленных мхом бетонных плитах двора, Булл пал духом. Он был одет в обычный офисный костюм, состоящий из клубного пиджака, чистой рубашки, хорошо отутюженных брюк и мокасин. Единственное, на что он пошел ради своего влагалища, — тщательно вытер его и запаковал в длиннющий гольф. Теперь выпуклости внутренности машины поплыли, и она бесстыдно зевнула на него открытой дверцей. Буллу стало дурно, и он шлепнулся головой вниз на передние сиденья. Уф! Виниловое покрытие сидений было иссечено рифлеными полосками, отчего создавалось впечатление, будто он упал на нечто похожее на пилу. Булл снова вздохнул и сглотнул.