Кракен - Чайна Мьевилль

— Что здесь такое? — спросил Билли.

Дейн направился к центру внешнего двора, где в ожидании застыла гигантская фигура. Ему было не по себе на открытом пространстве. Он постоянно озирался, ежился и храбрился, ведя Билли к двадцатифутовой статуе Ньютона. Воображаемый ученый ссутулился, разглядывая землю и измеряя ее циркулем. Это представлялось громадным недоразумением — экстатически-сердитое ворчание на близорукость, обозначенное Блейком, Паолоцци ошибочно воспринял как нечто величественное и властное.

Рядом со статуей стоял крупный мужчина в пуховике, потрепанной шляпе и очках. В руках у него был пластиковый пакет. Казалось, он что-то сам себе бормочет.

— Дейн, — сказал кто-то.

Билли обернулся, но не увидел никого в пределах слышимости. Тип в шляпе осторожно помахал Дейну. Пакет был полон номеров левой газеты.

— Мартин, — сказал Дейн. — Вати. — Он кивнул и мужчине, и статуе. — Вати, мне нужна твоя помощь…

— Заткнись, — произнес чей-то голос; Дейн, явно шокированный, подался назад. — Побеседуем через минуту.

Он говорил шепотом и с удивительным акцентом: что-то среднее между лондонским и очень странным, ниоткудашным. Металлический шепот. Билли понял, что это статуя.

— Э-э, ладно, — сказал тип с газетами. — Вам есть чем заняться, а я ухожу. Увидимся в среду.

— Хорошо, — сказала статуя. Ее губы не шевелились. Она вообще не двигалась — как-никак статуя, — но шепот исходил из ее рта размером с дуло. — Передавай ей привет.

— Хорошо, — сказал ее собеседник. — Позже. Удачи. И сплоченности им. — Он глянул на котов, прощально кивнул Дейну, потом и Билли и оставил одну газету между ступней Исаака Ньютона.

Дейн и Билли стояли рядом. Статуя по-прежнему грузно сидела.

— Ты пришел ко мне? — вопросила она. — Ко мне? Наглости, Дейн, тебе не занимать.

Дейн помотал головой.

— Тут такое творится… — негромко сказал он. — Ты слышал…

— По-моему, я ошибся, — проговорил голос. — Мне передавали, а я отвечал — нет, это невозможно, Дейн такого не сделает, никогда так не поступит. Я отправил к тебе пару наблюдателей, чтобы снять тебя с крючка. Понимаешь? Как долго я тебя знаю, Дейн? Я не могу тебе верить.

— Вати, — сказал Дейн очень жалобно. Раньше Билли не замечал за ним такого тона. Даже в споре с тевтексом, своим папой, Дейн вел себя грубовато. Теперь же он лебезил. — Прошу тебя, Вати, поверь мне. У меня не было времени. Пожалуйста, выслушай меня.

— Что, по-твоему, ты можешь мне сказать?

— Вати, пожалуйста. Я не утверждаю, что поступил правильно, но ты должен хотя бы выслушать меня. Разве нет? Хотя бы выслушать.

Билли переводил взгляд со сгорбленного металлического человека на кракениста и обратно.

— Кафе Дэви знаешь? — сказала статуя. — Встречаемся там через минуту. Что до меня, то я хочу лишь попрощаться, Дейн. Я просто не могу тебе верить, Дейн. Не могу поверить, что ты стал штрейкбрехером.

Что-то беззвучно промелькнуло. Билли заморгал.

— Что это было? — спросил он. — С кем мы говорили?

— Мой старый друг, — с трудом отозвался Дейн. — Он справедливо на меня обозлен. Справедливо. Эта чертова белка. Что я за идиот! У меня не было времени, я думал, рисковать допустимо. Действовал на опережение. — Он взглянул на Билли. — Это все ты виноват. Нет, приятель. На самом деле я тебя не виню. Ты не знал. — Он вздохнул. — Это… — Он указал на статую, теперь пустую; Билли не понимал, откуда знает о статуе. — То есть был, я хочу сказать, главой комитета. Цеховым старостой.

Приближаясь к библиотеке, читатели видели группки животных: одни со смехом продолжали путь, другие — те, кто, видимо, что-то понимал, — медлили и поворачивали. Из-за ходящих по кругу зверьков и птиц им было не войти внутрь.

— Видишь, что творится, — сказал Дейн, с несчастным видом обхватывая голову. — Это заслон пикетчиков, а у меня неприятности.

— Это пикетчики? Коты и голуби?

Дейн кивнул.

— Фамильяры бастуют, — сказал он.

Начиная с одиннадцатой династии, зари Среднего царства[28], за много веков до рождения человека по имени Христос, преуспевающие обитатели поймы Нила были озабочены достойной жизнью после смерти.

Разве в загробном мире не было полей? Разве хлеба ночных земель не нуждались в уборке, а усадьбы каждого из часов ночи — в уходе? Разве не было домашнего хозяйства и всех связанных с ним забот? Разве могущественный вельможа, никогда не работавший на собственной земле при жизни, стал бы это делать, скончавшись?

В гробницы, рядом с их мумифицированными хозяевами, помещали ушебти[29]. Они должны были обо всем позаботиться.

Для этого их и делали. Маленькие фигурки из глины или воска, камня, бронзы, необработанного стекла или глазированного фаянса, мутные от окислов. Поначалу, в подражание своим хозяевам, выглядевшие как крохотные мертвецы в саванах, а позже лишенные этой скромной маскировки, принужденные держать тесла, мотыги и корзины — неотделимые от тел орудия, составлявшие с ними один кусок камня или одну литейную форму.

Статуэток по прошествии веков становилось все больше, и наконец для работы в каждый день года оказалась предназначена отдельная фигурка. То были слуги, работники богатых мертвецов, услужливо изготовленные для услужения, для производства загробных работ, для труда на полях ради счастливых покойников.

На каждой было начертано ее назначение, согласно шестой главе Книги мертвых. Я ушебти, предназначенный для того-то. Если меня призовут или прикажут сделать какую-либо работу, удалите все препятствия, стоящие на пути, подробно скажите, что делать, — вспахивать поля, укреплять берега, переносить песок с востока на запад. «Вот он я, — скажет ушебти. — Я это сделаю».

Назначение каждого читалось на его теле. Вот он я. Я это сделаю.

По ту сторону мембраны, линзы смерти — неизвестно что. То, что видно отсюда, искажено рефракцией. До нас доходят лишь не стоящие доверия отблески да еще слухи. Болтовня. Сплетни мертвых: эта вибрация их сплетен в поверхностном натяжении смерти доступна слуху лучших медиумов. Это как через дверь подслушивать секреты, выдаваемые шепотом. Неразборчивые и приглушенные шепотки.

Мы догадываемся, постигаем интуитивно или же воображаем, будто слышали и поняли, что вот здесь предпринимались определенные усилия. В Керт-Нетере эфемерных, прошедших суд мертвецов царства приучили верить, достаточно сильно, чтобы их посмертное существование стало отражением — холодным и неустойчивым — тамошней великолепной эсхатологии. «Живой» картиной, собранной из камней, электричества и жидкой овсянки. (Какая часть этой загробной материи, сгустившись, почитала себя Анубисом?[30]Какая — Амат[31], пожирательницей душ?)