Бродячая Русь Христа ради - Сергей Васильевич Максимов

видное место принадлежит Тверской. Из Весьегонского уезда, из многих деревень, выходят промышлять-торговать все одни девки: молодые, здоровые и красивые.

Торгуют неизвестно где, приносят с собою иногда ребят и промышляют своим обычаем настолько удачно в свое обеспечение, что ни на какие соблазны не сдаются и ни под каким видом не решаются выходить замуж на оседлое житье в окольности и на обеспеченное свекрово и мужнино.

«Зубчовских купчов» той же губернии давно спрашивают встречные: «Ты чей, молодец? Где был?» - и получают всегда один и тот же ответ: «В Москве по миру ходил» (по свидетельству народного присловья).

Снова, переменив точки наблюдений, мы наталкиваемся на однородные картины, куда бы ни перекинулся глаз на географической карте.

Вот в мокрых лесах верховьев Днепра и Западной Двины с притоками лежит Богом забытая белорусская сторона, которая только Ему одному известно чем питается и чем сдерживается от поголовного нищенства. Однако Петербургу хорошо известны такие же мнимые погорельцы и забитые нищие, напоминающие о себе в сумерках и по пригородным местам: все это с давних времен существования этого города - выходцы из Псковской и Витебской губерний. Столичный город стал также центром тяготения, надеждою, покровителем и защитником нищенства.

В Северо-Западном крае из подобного рода людей давно известны как заведомые тунеядцы очень многие. Среди плодородной жмуди и привилегированных литовцев и польских выселенцев-шляхтичей, по рекам Вилии и Неману, прославился охотой жить на чужой счет и без труда пожирать труды делателей ошмянский шляхтич.

Между смоленской и могилевской шляхтой вырос другой чужеядный гриб, под именем «ленивого клепенского мужика», в Сычовском уезде Смоленской губернии. Этого мужика из с. Клепени как разорил француз в Отечественную войну двенадцатого года, так он и не поправлялся. Как удалось ему в первый же год счастливо походить по чужим местам за милостынькой, так и на последующие, - он ничего другого для прокормления себя не выдумывал. Отсюда же, из этой Белоруссии, и именно - из Витебской губернии, выходят те «нищеброды», которые безобразят красивые и парадные улицы строгого Петербурга. Витебские, как и все другие тунеядцы вроде псковских и тверских, живут в особых квартирах, собственно для них содержимых, на нарах, на которых каждое место стоит 1 руб. или 75 коп. в месяц. «Хозяин» квартиры ценою в 20 руб. платит за нее ввиду предназначения для нищих 50 руб. и более и держит «сборную братию» не иначе как под ответственностью и поручительством ими же избранного старосты. Редкий из таких не выручает даже одного рубля в день. Витебские приходят целыми семьями, из Псковской губернии - старики и старухи, из Тверской и Новгородской - бабы и отчасти бывшие ямщики из шоссейных, теперь заброшенных ямов.

Там, где преимущественно земледельческая, не знающая никаких промыслов Белая Русь кончается и начинает жить великорусский народ, промышленный, смышленый и бойкий, лежит, между прочим, Калужская губерния со своим характерным полесьем. И здесь, как белорусу, худо жить в лесах. Однако уже за р. Угрой это смекнули и занялись подспорными земледелию работами. Калужские «палехи» рубят в лесу осину для лопат и корыт, дуб для обручей, санных вязьев и полозьев, клен для гребней и кулачьев-зубцов на мельничных колесах. Гонят деготь, пилят дрова. Весной входят в меженья (низменные места), поросшие осиновым кустарником, и дерут здесь лыки. Надумались заняться даже фабричным ремеслом -тканьем рогож (в селе Спасе-Деминском Мосальского же уезда товару этому главный склад). Недалеко отсюда богатые и торговые Сухиничи - на две статьи: пеньковую и хлебную. Здесь же проходит сильный торговый путь в Гжатск и Зубцов. Опять всякое приволье для желающего прокормиться мирским подаянием и чужим даровым хлебом; и вот в деревнях тех же рогожеников завелись промысловые нищие по причине скудного заработка. Вынужденные неумолимой необходимостью, здесь занимаются пока еще нищенством и те, которые не оставляют ремесла рогожеников. Бродяг этих, всякого рода и возраста, можно видеть всех в сборе два раза в год: на Вознесенье и на Лаврентьев день (10 августа) в лежащем близ города Калуги монастыре Лаврентьевом. Грубые лица, загорелые от солнца и обросшие длинными волосами, прямо указывают на мосальских палехов, прибывших сюда к «народушку Божьему» попросить его «сотворить святую милостыньку» им, этим несчастным, из которых иные сидят в одних сорочках, другие в чекменях без шапок. Все склонили глаза над чашками со смирением и отчаянием, хотя другие и приехали сюда на лошадях и в крепких телегах. В благодатной Украине и, конечно, опять в городах, соблазнительных большим скоплением торгующего народа, - то же самое. В Харькове, например, в предместьях его, существуют так называемые чертовы гнезда, то есть дома в виде стрижовых нор, самой первобытной культурной формы подземные жилища. Лачуги эти составляют собственность нищих, которые выползают отсюда днем собирать подаяния, вечером принимают гостей. Эти гости носят особое имя и называются «раклы», а в сущности - те же карманники и ночные воры. В домах нищих они производят дуван (дележ), после которого с хозяевами и вольными женщинами пьют, поют и пляшут.

Здесь, впрочем, заветного артельного начала нет, все больше сброд случайный. Чаще попадаются люди преклонных лет, и все крайне несообщительны. Удается изредка некоторым спариваться для житья в подобных навозных кучах, но ненадолго: ловкий и пронырливый разбивает в пух вялого и неумелого и прогоняет прочь от себя.

Еще раз (и в последний) перенесемся на Среднюю Волгу, в местность между Нижним и Казанью.

Здесь прямо наталкиваемся мы на известного с древнейших времен, может быть с самого покорения Казани, и знакомого всей Руси под именем казанского сироты тамошнего поволжского промышленника, Христовым именем, хотя и мусульманина, происходящего от бывших татарских мурз. Это самый докучный и самый умелый выпросить. Поравняться с ним может назойливостью и настойчивостью разве только тот соперник его, который обирает куски дальше на низу: в губерниях Самарской и Саратовской, и приходит сюда из 15 сел и деревень Саранского и Инсарского уездов Пензенской губернии.

Ходит этот народ большими артелями, и называют они себя «калунами» (от слова «калить», что на их языке значит «сбирать, нищебродить»; по тому же смыслу, как у московских туваликов и жуликов оно значит «звонить», и убогие нищие зовутся «звонарями»).

Все эти люди, говоря словами поговорки, «ходят торговать - на погорелое собирать», хотя далеко не все здесь перечислены. Тем не менее и по указанным образцам можно уверенно идти к тем предположениям, что внимательный учет значительно дополнит список по каждой губернии и укажет очень во многих не по одной такой местности. Прикрытые язвы откроются в размерах серьезных,