Трактир «Разбитые надежды» - Владимир Свержин

Ученик Седого Ворона поднялся с продавленного кресла и повернулся к собеседнику широкой, как дверь, спиной, давая понять, что разговор закончен.

* * *

Без лишних слов отодвинув часового, Лешага вошел в комнату.

– Ты победил! – бросился к нему Марат.

– Нет. Мы больше не дрались.

Лилия удивленно поглядела на «теперь уже не своего мужчину» и переспросила:

– Не дрались?

– Нет, – сухо подтвердил тот. – Я сейчас ухожу.

– Вот как… А я? А он? Как же мы? – разочарование, с каждой минутой перераставшее в ненависть, клокотало внутри, беспощадно выжигая дыру в том месте, где еще минуту назад с надеждой колотилось сердце.

– Вы пока остаетесь.

– Что значит «пока»?! Пока твой Сохатый не наигрался с нами?!

– Вы уйдете завтра. Он мне обещал.

– Прекрасно! – взорвалась Лилия. – Я и сама хотела уйти. Ты мне никто. Проклятый вор, дубина неотесанная! Вернусь к себе и постараюсь забыть эти дни как страшный сон!

Лешага опустил глаза. Он очень хотел бы не слышать того, что выкрикивала девушка. Но спорить не стал, что толку спорить с правдой.

– Да, так и есть. Так будет лучше, – тихо признал он.

– Лучше?! – повергая Леху в изумление, закричала девушка. – Ты что же, сказал «лучше»?! Я ухожу, и тебе от этого лучше?! Нет, это не лучше, это просто замечательно! Видеть тебя не желаю! Ты слизняк, а не воин!

Лешага тяжело вздохнул, поправил автоматный ремень на шее и, не оборачиваясь, вышел.

Лешага, как всегда, мчал быстро, сноровисто, без труда уклоняясь от торчащих веток, легко перепрыгивая стволы поваленных бурей деревьев. Тело слушалось, как прежде, но внезапно бывший страж поймал себя на странном, ранее незнакомом чувстве глухой тоски, будто кто-то вонзил в сердце рыболовный крючок и не спеша тянул его, словно упрямого леща из воды. Тупая боль не оставляла, с каждым часом становясь все назойливей и ощутимей. Бежавший рядом вожак Стаи, чувствуя состояние хозяина, даже начал поскуливать во время короткого, на сотню вдохов, привала.

Сейчас Лешага уже хорошо видел Охотника, вернее, не его самого, а сизое с черным подбрюшьем облако, ползущее вслед за ним по лесной чащобе. Порой Лехе казалось, что он смог оторваться – преследователь исчезал из виду. Но стоило чуть помедлить, и грозное марево появлялось вновь. Ползло себе неспешно, перетекая из рощи в рощу, с холма на холм, пряталось в заросшем крапивой овраге и выплывало из него, гнетущее и неторопливое, словно осознающее свое неодолимое превосходство.

«Сколько еще бежать, – опускаясь на замшелую корягу, подумал Лешага. – День, три, пять? Похоже, Охотнику это нипочем. Стоит мне упасть, стоит уснуть – конец неизбежен».

Он вспомнил слова Настоятеля о растерзанных телах. Но учитель ведь ушел, как-то ушел?! Знать бы, как! Сидевшая занозой в сердце тоска обернулась невольной злобой. Отчего не научил? Кто еще, как не он, знает, на какие уловки, какие увертки нужно идти, чтобы обмануть крадущуюся следом неотвязную тварь?

«Охотник появляется, лишь когда есть добыча», – словно из омута всплыло в памяти.

Да, говорил. Что-то такое Старый Бирюк рассказывал. Но что это означает?

Лешага остановился, и Стая замерла, ожидая приказа.

«Я убегаю, значит, добыча – это я. А если по-другому? Если самому попробовать охотиться на это «невесть что»?»

Верхним зрением он начал пристально вглядываться в своего преследователя.

«Что это? Что спрятано в клубах тумана? Те же прорвы? Когда-то, возможно, их предки были людьми. И Пучеглазый, теперь уже ясно, – человек. А облако? Прежде, как говорили, из облаков шел дождь, разъедающий кожу и лишающий дыхания. О такой напасти не слышали уже давно. Правда, зеленые дожди, которые нет-нет да обрушивались на землю, тоже не подарок, въестся в кожу мшистая поросль – ничем не выведешь, хоть с мясом срезай.

Но никакому облаку не под силу растерзать человека, а уж тем более нескольких. Значит, это лишь маскировка, покров. Ужас заставляет жертву бежать, заставляет поверить в собственное бессилие, а уж тогда в дело вступает сам Охотник. А если все поменять? Побежать на него?» – услужливо подсказало сознание.

«Бессмысленно. Ударить должен тот, кому неведом страх, совершенно неведом. И это, увы, не я. И не Сохатый. – Леха вспомнил голос Настоятеля, когда тот говорил об Охотнике. – Воистину, это должен быть не человек, а…», – Лешага вдруг остановился и замер на месте. Псы вопросительно задрали головы. «Ну, конечно». Нанести удар должен тот, кому неведом страх, и ему такой известен. Он расхохотался. Собаки, чувствуя изменение настроения хозяина, радостно завиляли хвостами.

– Возвращаемся!

* * *

Сохатый глядел исподлобья, буравя тяжелым взглядом друзей Лешаги. Глаза Лилии еще хранили следы недавних слез, чешуйчатый почему-то казался то ли сконфуженным, то ли пришибленным и демонстративно сторонился его, стараясь при этом держаться гордо и вызывающе. Впрочем, ему не было дела до того, что ощущает в его присутствии какой-то клыкастый выродок. За много лет, прошедших со дня, когда он, подавив мятеж, принял на себя звание отца Настоятеля этой обители, сменив на посту бессменного Майора, Сохатый привык, что окружающие смотрят на него с благоговейным страхом. Замечательное ощущение! Страх – это прекрасно. Страх гибели, страх потери куда сильнее, чем сама гибель или потеря. Этим двоим сейчас, похоже, было не до того.

– Я вас отпущу, – негромко выдохнул, точно прошептал, хозяин бунка. – Обещал Лешаге, значит, выполню. Можете не сомневаться. И то сказать, – он брезгливо скривил губы, но под маской это было не слишком заметно, – ты, зверек, мне здесь ни к чему. А ты, – Сохатый еще раз с некоторым сожалением ощупал Лилию взглядом, – ты бы здесь пригодилась, но твой мужчина отстоял…

– Это неправда!

– Неправда, что отстоял? – удивленно протянул отец Настоятель.

– Я не о том! Он – не мой мужчина! – гордо заявила девушка. – Я сама по себе!

Преемник Майора водрузил на столешницу мощные кулаки и, опираясь на них, медленно поднялся во весь свой гигантский рост.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Он не мой мужчина, мой бы не оставил меня, а этот убежал, не оглянувшись, едва только ему дали лазейку! – выпалила девушка, и тут же на глазах ее появились слезинки.

– Так… – протянул Сохатый и тяжело вздохнул. Меньше всего ему хотелось разбираться с женскими истериками. – Ты, как тебя там, Марат, выйди, скажи часовому… – он замялся, думая, чем бы отвлечь смиренного брата на какое-то время, – пусть идет на склад и принесет большую плитку шоколада «Гвардейский».

– А-а-а… – начал было чешуйчатый, однако Настоятель и не думал его слушать.

– А сам пока станешь у двери и никого ни под каким предлогом не впускай сюда.