Свет, который мы потеряли - Джилл Сантополо

– Люси! – донесся его крик от входной двери. – Что там у вас? И почему Виолетта…

И тут он добрался до кухни.

– О господи! – воскликнул мой муж. Он бросил портфель на пол и скинул пиджак. – Да это просто агрегат для производства какашек. Давайте обе скорее в душ.

Я судорожно вздохнула:

– Разденься сначала. Ты же не хочешь изгадить костюм. Она у нас не только какашки производит. Блюет тоже будь здоров.

– Вот черт! – Он расстегнул рубашку и бросил ее на пиджак. – Интересно, как бы назвать эту сцену? «Голый мужик спасает жену от обгадившегося ребенка»?

Я посмеялась и предложила свой вариант: «Голый мужик с обгадившимся ребенком занимается тем, чем жена – днем и ночью».

– Ты серьезно? Неужели это случается так часто?

Он наконец разделся до трусов и взял у меня Виолетту.

– Надо же, какая толстенькая, – сказал он, держа ее за подмышки.

– Ну, шестой уровень бывает не часто, – просветила я его, – а вот пятый частенько.

– О чем это ты?

Мы втроем уже шагали к большой ванной комнате, где имелись и ванна, и душ. В ванну мы поставили пластмассовую детскую ванночку. К нам присоединилась и Энни, которая ничего не понимала и потому отчаянно лаяла.

Даррен набирал воду в ванночку, я разделась и залезла в душ, Энни успокоилась и улеглась на коврике. Окутанная паром под струей горячей воды, я пыталась растолковать Даррену свою «Систему уровней фекальных отправлений». Покончив с этим, сообщила, что после декретного отпуска хочу вернуться на работу. Не просто хочу – мне это необходимо. Этот разговор у нас с ним возникал периодически, начиная с последних недель беременности, но окончательное решение я все откладывала – считала, что в ситуации слишком много переменных, много такого, чего я не знаю. Впрочем, я уже знала, чего хочет Даррен.

– А я думал, мы уже все обсудили, – сказал он.

– Да, обсудили, – ответила я, поливая шампунем заблеванную голову. – Но теперь надо переобсудить.

– Но мне показалось, что ты согласилась… что с тобой Виолетте будет гораздо лучше, чем с чужой женщиной. Кто о ней позаботится лучше тебя?

Я сунула голову под струю:

– Скажу тебе откровенно, Даррен, мне кажется, ты неправ. И это еще далеко не вся проблема. Я много думала. Мой дедушка когда-то говаривал: «Кто может, тот делает». Он имел в виду эстафету ответственности. Если можешь помочь кому-то, если способен сделать доброе дело, принести пользу, значит не должен сидеть сложа руки. И я способна на это. Я могу внести вклад в нашу жизнь, гораздо больший, чем сидя с Виолеттой дома. В день Одиннадцатого сентября я дала себе слово прожить свою жизнь так, чтобы от меня была какая-то отдача. И я хочу так жить. Я без этого не могу.

– Неужели тебе не нравится сидеть с Виолеттой дома? – Даррен будто не слышал ни словечка из всего сказанного.

– Почему? Нравится. У нас бывают удивительные минуты. Но еще больше мне нравится быть заместителем продюсера. Я очень люблю создавать телепередачи. Последние пять лет я работала как вол, и у меня хорошо получалось. А здесь у меня получается плохо.

– Опыт приходит не сразу, – сказал он, отправляя грязные ползунки и маечку в мусорное ведро. – Не могу поверить, что ты считаешь свою работу более важным делом, чем твоя дочь.

Я уже едва сдерживалась, очень хотелось пнуть что-нибудь, разбить. Или расплакаться. Или пнуть и расплакаться. Я в последний раз ополоснула голову и выключила душ.

– Конечно, я так не считаю, – возразила я, закутываясь в махровое полотенце. – Но мое собственное счастье для меня не пустой звук. И если я буду сидеть дома, если к этому сведется вся моя жизнь, мне будет обидно. Я стану на нее злиться. И на тебя тоже.

– Кажется, писает, как думаешь? – спросил он, опуская Виолетту в ванночку.

– И это бывает, – ответила я, становясь на колени и принимая у него дочку.

– Многие женщины мечтают о такой возможности. Зачем тебе работать? Я зарабатываю достаточно. Я и работаю для того, чтобы тебе не нужно было работать.

– Нет, – возразила я, намыливая шампунем голову Виолетты, – ты работаешь, потому что любишь свою работу. Ты любишь зарабатывать, любишь, когда люди уважают тебя за это. Любишь получать по максимуму при заключении крупной сделки.

– Но это не единственное…

– И тебе нравится быть кормильцем семьи, – перебила я. – Мне это очень понятно. Тебе нравится о нас заботиться. И я ценю это, честное слово. Но не делай вид, что ты работаешь только для того, чтобы мне не нужно было работать. Ты работаешь, потому что тебе от этого хорошо, ты получаешь удовольствие от работы. И мне моя работа приносит удовлетворение, мне хорошо на работе.

Даррен молчал. Я подняла голову, посмотрела на него, и мне показалось, что он смотрит на меня оценивающе.

– Тебе захотелось бы бросить свою работу? – спросила я. – Сидеть с Виолеттой каждый день, и каждую ночь тоже, в отрыве от общества? Да, она удивительное создание, мы с тобой любим ее. Но ты бы захотел этого?

– Это неразумно с финансовой точки зрения, – ответил он, пока я отмывала спинку Виолетты мочалкой в виде уточки.

– Мой вопрос не об этом.

– Это нелепый вопрос. На твою зарплату не проживешь.

– А ты представь, – процедила я сквозь зубы, – представь, что с финансовой точки зрения было бы все в порядке. Представь, что мы могли бы прожить на мою зарплату. Что у тебя было бы все. Был бы ты доволен? Захотел бы поменяться со мной ролями?

– Но многие жены моих сослуживцев… – начал он.

– Я не жена твоего сослуживца! – отрезала я. – Я – это я. И ты не ответил на вопрос. Повторяю, ты бы захотел бросить работу и сидеть целыми днями дома? Хотя бы теоретически, а?

Виолетта была уже чистой, я вынула ее из ванночки. Она все плакала, пока я не запеленала ее в ярко-розовое полотенчико с капюшоном, к которому были пришиты заячьи ушки. И хвостик тоже имелся.

– Не такой я себе представлял нашу жизнь, – промычал Даррен. – Не этого я хотел.

Я посмотрела ему в глаза, прижимая дочку к груди. Глаза мои наполнились слезами, и я не смогла остановить их.

– Я тоже не этого хотела.

Он открыл рот, но, похоже, не знал, что сказать.

А я на него больше не смотрела. И не сказала больше ни слова. Насухо вытерла Виолетту и понесла ее в детскую, надела новые ползунки, а сверху – полосатую пижамку.

– Ну как, – спросила я дочку, – теперь лучше?

Она улыбнулась и что-то пролепетала. А я вытерла слезы с заплаканных щек пеленкой.

За спиной послышались тихие шаги Даррена; он вошел в комнату.

– Нет, – сказал он, – не захотел бы. Не захотел бы бросать работу и каждый день сидеть дома с ребенком.