Книги онлайн и без регистрации » Романы » И в горе, и в радости - Наталия Ломовская

И в горе, и в радости - Наталия Ломовская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 66
Перейти на страницу:

Новый император, Николай Александрович, тоже не гнушался советами и поддержкой российского Папюса. До тех пор, пока его не вытеснил из державного сердца простой тобольский мужик Гришка Распутин. К этому моменту Смирницкий попал в опалу, но тем вовсе не огорчился. Человек сугубо научного склада, он, тем не менее, был отцом многодетного семейства и не сожалел о минувшей царской милости. Тем более что Григорий Распутин жаловал оккультиста и любил приезжать к нему в гости — всегда внезапно, часто по ночам. Пил водку и чай, плясал под дикую музыку двух рожечников, что привозил с собой, и жаловался приятелю на козни врагов…

— Что ты, Германовна! Неужели и Распутин сюда ездил? И ты его видела?

— Эка диковинка! Как же не видела? Да и смотреть, сказать откровенно, было не на что. Блажной какой-то, а из себя страшный, как старый козел!

Зинаида росла подкидышем. Девочку нашла в саду тихая супруга Павла Тимофеевича. Ее собственной последней дочери шел четвертый год, и подкинутое чадо было примерно тех же лет. Хозяйка взяла девочку на воспитание. Имя от нее кое-как добились узнать, а отчество хозяйка Мария Игнатьевна дала по пушкинскому герою. Придумали ей и фамилию — Найденова. Зинаида росла вместе с хозяйскими детьми, но разницу между ними и собой сызмальства понимала прочно.

— Когда Распутин приезжал, нас, детей, нянька тут же уводила по комнатам. Глаз, говорили, у него дурной. А я шебутная была, убежала от няньки и пошла к столовой. Там все огни горят, стол накрыт, наш хозяин потчует кого-то. Смотрю — старец не старец, а мужик. Худой, страшный, глаза сидят глубоко, борода козлиная. Хитрый на вид, хоть простачком прикидывается. Рубаха на нем розовая, колом стоит, сапоги начищенные. Рядом с ним барыня красивая, наряженная — вся в золоте и камнях, так и сверкает. Мужик то за плечо ее ухватит, то в губы поцелует. А она ничего, терпит, хоть и жмется. А мужик уже хорош — пьет-то все вперемешку. То чай, то водку, то мадеру пьет и все селедкой с луком закусывает…

— Да как ты все это помнишь, старая? И что пил, и чем закусывал?

— Я, милый, что вчера было — не упомню. Давеча целый день повторяла: Найденова да Найденова. Кто такая Найденова, ума не приложу. А ложилась спать, так и припомнила, что я сама Найденова и есть. Доживи до моих лет, узнаешь, как оно бывает. А вот это запало — памятую. Да ты слушай. Вот он напился, наелся и говорит: «Плясать сейчас пойду!» Тут же и рожечники заиграли. А мужик сорвался с места и поскакал козлом. И видно — не то чтоб веселится человек или но пьяному делу колобродит, а вроде ему мука мученическая вот так плясать и остановиться он не может… Лицо кривит, стоном стонет — аж пена на губах показалась…

— Тьфу, какие ужасы ты рассказываешь, Германовна! Аж озноб продирает.

— Тебе, Владимир Дмитрич, вчуже страшно стало, а мне каково было, малолетке-то? Я ж тогда без памяти в детскую удрала и с тех пор никогда ни за кем не подсматривала…

— Значит, надоумила тебя распутинская пляска…

Советы Смирницкого не помогли Григорию Распутину — вскоре его убили. Слухи о мученической кончине святого старца, царского фаворита распространились быстрее молнии. Павел Тимофеевич ходил мрачнее тучи. «Погибну я — и Россия погибнет — так мне Григорий сказал однажды, — поведал он жене. — Жди теперь самого дурного. Явился мне Григорий во время спиритического сеансу и предсказал грядущее. Не зрю там ничего для нас отрадного».

Чтобы уберечь семью от предсказанных покойным Распутиным бедствий, Павел Тимофеевич снарядил их за границу. Впрочем, уже и не только провидцы и пророки говорили, что впереди у России большие перемены. В Петербурге из всего обширного семейства остались только сам Смирницкий, его старший сын, который наотрез отказался покидать Россию, да и вообще давно уж не жил с семьей, занимаясь какими-то своими не вполне понятными делами, и маленькая Зинаида, брошенная на попечение няньки.

Павел Тимофеевич застрелился меньше чем через год. Что послужило причиной этому — неизвестно. То ли оккультные тайны как-то подвели его, то ли житейские обстоятельства сподвигли. А сын его, оставшийся в России, взял себе фамилию своей няньки и пошел в большевики…

— Я ваше семейство никогда не бросала, — с гордостью объявила Зинаида. — Как твой дед женился, родились у них девочки, так я при них была неотлучно, на моих руках выросли…

— Какие девочки? — удивился Владимир Дмитриевич. — У мамы была сестра?

— Была, а как же… Марта ее звали. Марта и Майя, вот такие имена им придумали. За Мартой вот не углядела… Потерялась она, когда в эвакуацию ехали. Тогда мы в квартире жили, в городе. Деда твоего на фронте убило, а Майечка замуж вышла, и мы снова сюда въехали. Вот радости-то было, помню!

— Да-а, старая, устроила ты мне сегодня вечер воспоминаний… А теперь признавайся: зачем весь этот разговор затеяла?

Германовна наклонилась к Владимиру Дмитриевичу низко-низко, так что седая прядка тонких волос защекотала тому щеку, и прошептала еле слышно:

— В доме клад спрятан.

— Клад? Германовна, а ты у нас не спятила, часом? Какой клад?

— Вот этого я не знаю, — с достоинством ответила старуха. — Никогда не интересовалась. Я старая дева, одинокая женщина — зачем мне знать о каком-то кладе?

— Однако же ты знаешь!

— Я ж для тебя, Владимир Дмитрич! Вижу, у тебя проблемы. Не знаю какие и вникать не хочу. Это ведь не мои проблемы, как сейчас говорится. Но полагаю, что тут замешаны деньги. Они повсюду замешаны, все зло от них. Так вот и решила тебе сказать… К тому же помру я скоро. Два века никто не живет, а я уже до второго века дотянула. Пора и честь знать. Могла ли я надеяться новое тысячелетие встретить?

— Ближе к теме, — ласково потребовал Владимир Дмитриевич. — Откуда ты про клад знаешь? Видела, как прадед его прятал?

— Нет, этого не видела и врать не стану. Да только люди видели. Нянька моя.

— Так она померла ж уже сто лет назад! Германовна! Что ты из меня Воробьянинова делаешь!

— Мерси за такое сравнение, — рассердилась старуха. — Я, выходит, сущеглупая воробьяниновская теща? Вот возьму и не скажу тебе ничего. Помру и унесу с собой в могилу…

— Германовна, не надо уносить в могилу. Я тебя люблю, Германовна…

— Так бы и слушала, век бы слушала. — Ехидная старуха прищурилась на солнце. — Мне, в моем возрасте, любовные признания весьма полезны для общего тонуса организма… Бальзам на душу. Ладно, погожу еще помирать. Где клад, не знаю, а знаю, где карта, что на клад указывает.

— А где?

— Да на столе у тебя в кабинете!

Стол был огромный и тяжелый, как могильный памятник генералу от инфантерии. Он (стол, а не генерал) сохранился в неприкосновенности с тех дальних времен, вероятно, не только и не столько из-за почтительности потомков, но и из-за их малосилия. Чтобы вынести его со второго этажа, понадобилась бы целая бригада грузчиков. А на черта его было выносить? Совершенно незачем. Служит стол верой и правдой, вот и пусть стоит на своем историческом месте.

1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 66
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?