Честь проклятых. Воля небес - Александр Прозоров

– Долгонько ждать тебя пришлось, подьячий Басарга Леонтьев, – укоризненно покачал головой государь Иоанн Васильевич, глядя на слугу с высоты своего трона. – Помнится, еще летом грамота тебе отослана была, а ныне уж Рождество на носу. Ты же токмо сейчас заявился. Чем оправдываться станешь?

Несмотря на то что двор царский ныне пребывал в Александровской слободе, Иоанн был одет в крытый шелком, стеганый халат с бархатным воротом и краем подола, а голову его прикрывала такая же бархатная с атласным краем тафья. Несколько молодых слуг, стоящих по сторонам от трона, тоже одеты были хорошо: цветные сапоги и шаровары, ферязи и кафтаны с вышивкой, пояса наборные. Сиречь – никаких ряс и скуфий, крестов и икон. Службу в здешнем соборе, как слышал Басарга, «игумен всея Руси» тоже уже давненько не вел. Похоже было, что остыл правитель к своему монастырю, наигрался.

Впрочем, после того как церковный собор буквально загрыз достойного, но худородного митрополита, а виновного в смерти святителя архиепископа царь самолично обвенчал с пегой кобылой, после чего сослал куда-то на окраину – остыть к схиме было совсем не удивительно. После всего пережитого Иоанн заметно осунулся и пополнел. Причем полнота была не веселая и притягательная, как в Матрене, а тяжелая, нездоровая.

– Чего молчишь?

– Прости, государь, – склонил голову боярин Леонтьев. – В схватке морской ранен был, болел тяжко. В поместье везли, почитай, месяц. Там о приказе твоем и узнал. Но пока исцелился, распутица настала. Токмо после нее в седло подняться и смог. Посему и припозднился.

– Ну да, как же, помню, – нахмурился Иоанн. – Брат мой король польский и литовский Сигизмунд Август письмо в августе прислал, в коем попрекал сильно, что войну не по правилам веду, урон большой честным купцам причиняю и по морю Варяжскому плавать вовсе невозможно стало. Стыдно мне за то быть должно, позорно, а корсаров своих я, мол, обязан отозвать.

– Но ведь ты сам сей приказ отдавал, государь! – вскинул голову Басарга. – Жечь, разить и захватывать!

– Да, я, – согласился Иоанн. – Так ведь я тебя не ругаю, а хвалю, нешто ты не понял? Коли король мне письма такие присылает, стало быть, припек ты его крепко. За то награду получишь особую… – Царь опять нахмурился.

– Государь? – встревожился Басарга.

– Кости мне чего-то ломит, мочи нет, – поднял голову царь. – Когда в бане попарюсь, так чуток отпускает. Но порою опять подступает… Поститься надобно чаще. В пост вроде как легче.

– Но, государь… Может статься, чудотворные мощи Варфоломея Важского? – осторожно намекнул подьячий. – Многих исцелили!

– Была у меня сия надежда, – неожиданно повысил голос Иоанн. – Да слуга самый верный пропал куда-то! Да так, что не сыскать!

– Виноват, государь, – опять склонил голову Басарга.

– Ладно, не гневаюсь, – скривился Иоанн. – За письмо Сигизмунда многое простить согласен.

– Прикажи, государь! Я мощи прямо к твоим ногам доставлю.

– Не к месту ныне! – вскинул руку царь. – Иная беда державе нашей грозит. Купцы и послы наши из Царьграда османского доносят, оправился султан после астраханского похода. Силу набрал новую, а ненавистью пылает прежней. И от обиды за поражение минувшее ненависть сия токмо сильнее в душе его горит. Поход новый басурмане готовят. Страшнее прежнего, да притом не на украины державы нашей направленные, а в самое сердце метится. Рати османские десятками тысяч исчисляются, пушки сотнями, янычары, сказывают, любых воинов в мире сильнее. Большая война грозит Руси православной, большая кровь на земле нашей прольется.

– Я понимаю, государь!

– Что делать, тебе ведомо. – При боярах, не посвященных в великую тайну, Иоанн даже полунамеком не выдал, о чем именно идет речь. – Доверенные люди доносят, армии басурманские уже созываются и по весне в поход выступят. Будешь в Москве – о планах ответных думы боярской узнаешь. Ступай… – Государь тоже поднялся. – А я попариться схожу… Может статься, полегчает.

Басарга ослушаться не посмел, тем же днем поднялся в седло, направляясь обратно в поместье, и вечером после ведьмина дня[31]спешился возле Важской обители, остановил Тришку, собравшегося расстегнуть подпруги:

– Не нужно. Скачи в усадьбу, Тумрума о моем приезде упреди. А то вечно он не готов. Скажи, я, может быть, еще и всенощную отстою.

– Коли так, боярин, скакуна твоего напоить надобно, сена задать…

– Оставь, я сам. – Басарга кинул поводья на коновязь.

Тришка-Платошка изумленно помолчал. Потом пожал плечами и поднялся в седло:

– Мое дело холопье… Приказали – исполню.

Слуга помчался по тропинке в сторону леса. Подьячий, скинув шапку, перекрестился на икону Успения Богоматери, висящую на стене надвратной церкви, помолился. Оглянулся на тропу – мало ли, вдруг слуга вернется? Вошел в ворота. Там, на ведущей к церкви дорожке стоял, опустив голову, одинокий монах.

– Да пребудет с тобою милость Господа, отче, – обратился к нему Басарга. – Дозволь пройти.

– Что, даже не обнимешь? – поднял голову монах.

– Софоний? – едва не сел в сугроб подьячий. – Что за черт? Стоит на пару месяцев отлучиться – каждый раз словно в иной мир возвращаюсь!

– Не богохульствуй, сын мой, – улыбнулся ему побратим. – Ты же в монастыре христовом!

– Тебя ищут за измену? Ты прячешься? Зачем переоделся? – с надеждой спросил Басарга.

– Переоделся, потому что постриг принял, друг мой, – покачал головой боярин Зорин. – Чему ты так удивляешься? С людьми сие случается. И очень часто.

Подьячий зачерпнул горсть снега, отер им лицо и выдохнул:

– Мне нужно выпить!

– Пошли в трапезную, раз уж так невмочно.

– Не-е… – покачал пальцем боярин Леонтьев. – Там ушей лишних много.

– Тогда к Матрене-книжнице? У нее для нас завсегда угощение найдется. Ибо не знаю, как там у нее с торгом, но за работу в приюте хозяин ей оклад, как царскому розмыслу, положил, – подмигнул подьячему схимник.

– Лошадь у тебя тут есть?

– Зачем? До Корбалы полчаса пешком.

Боярин Леонтьев, успев забыть, что собирался на службу, отвязал поводья и пошел рядом с побратимом, ведя скакуна в поводу:

– Давай, сказывай, чего ты там учудил?

– Странно, что спрашиваешь, – вздохнул Софоний. – Ты ведь про меня все знаешь. В грехе зачат, проклятым родился, отверженным жил…

– Не прибедняйся, – покачал головой подьячий. – Отца с матерью ты, может, и не ведаешь, да токмо позаботились они, чтобы и звание у тебя было боярское, и доход надежный, и в книгу Разрядную записали, и кормление выделили…