Балансовая служба - Андрей Егоров

Бармен с безразличным видом пялился в маленький телевизор, привешенный под самым потолком. Когда стакан посетителя со звоном упал на пол и разбился, он поморщился с неудовольствием и обернулся. Тут глаза его заметно расширились.

Посетитель, минуту назад мирно сидевший за столиком, взял да и исчез. Не иначе как швырнул стакан на пол и стремглав выбежал из бара. Вот только незадача – колокольчик над дверью почему-то не зазвонил. Бармен подошел к двери, открыл.

Дзинь! – отозвался колокольчик с готовностью.

«Может, за шторой спрятался?!» – мелькнула мысль. Бармен резко обернулся, прошел через зал и отдернул штору. За ней никого не обнаружилось.

На полу дымилась недокуренная сигарета. Рядом лежал разбившийся стакан, а любитель «Абсолюта» бесследно исчез.

– Нормально так… – проговорил бармен, поднял сигарету аккуратно, двумя пальцами, словно она таила неведомую опасность, и затушил в пепельнице.

Происшедшее ему так не понравилось, что он решил возобновить визиты в общество анонимных алкоголиков. Но сегодня накатить как следует.

В последний раз.

В голове прояснялось медленно. Слишком медленно… Митрохину все время казалось, что он идет по бесконечному, полутемному коридору, ограниченному расплывающимися стенами, как это бывает только в сновидениях. Он поднимал руки, трогал их мутную поверхность, и пальцы погружались в нее, утопали. Водоворот, возникающий от. каждого прикосновения, тянул Митрохина нырнуть в стену с головой. Испытывая острый приступ ужаса, он всякий раз отпрыгивал и старался сбросить оцепенение, избавиться от гладких, вымученных движений. Он терял равновесие, и снова его находил, и продолжал медлительное путешествие по потусторонней реальности. Ноги ступали по гладкому полу, усеянному острыми осколками. «Возможно, это камни, – думал Иван Васильевич, – а может, и стекло. Кто знает…» Он шагал очень осторожно и слышал хруст под ногами – осколки под весом его тела превращались в мелкое крошево. Его качало из стороны в сторону, и он представлял себя матросом на палубе «Летучего Голландца» или «Марии Селесты».

Тягостное это и бесцельное путешествие продолжалось довольно долго. До тех пор, пока Митрохин вконец не возненавидел ведущий в неизвестном направлении бесконечный коридор. Он сделал последнее усилие и, распахнув рот в беззвучном крике, рванулся вперед, почти побежал.

Впереди забрезжило что-то неясное. Иван Васильевич заспешил, заторопился, замахал руками в густом киселе воздуха. Вскоре он уже смог различить отдельные составляющие хора и яркой картинки. Сияние и шум голосов приближались все еще слишком медленно, и он отчаянно торопился, чтобы поскорее оказаться в каком-нибудь более понятном месте. Потом картинка дрогнула и понеслась на Митрохина со скоростью торнадо. Он вскрикнул, и сияние в одночасье поглотило его.

Митрохин оказался внутри картинки. Звуковое сопровождение нахлынуло разом, разноголосицей бормочущих что-то низких голосов – полушепот и басовитое рокотание. Ослепленный и растерянный, он моргал, стараясь приучить глаза к яркому свету. Как только зрение вернулось к нему, Иван Васильевич увидел огромного краснорожего демона, тянувшего к нему лапы. Митрохин закричал, в ужасе отпрянул, но демон сграбастал его массивными пятернями, развернулся всем телом, перевернул свою жертву в воздухе и, ухватив Ивана Васильевича за голень, вытянул лапы. В перевернутой проекции мира Митрохин узрел лысого типа с белым, будто вымазанным мелом лицом и густыми, кустистыми бровями над маленькими, близко посаженными глазками. Во внешности легко угадывался представитель Балансовой службы. Тот же массивный и маловыразительный типаж. Джинн рассматривал его с плохо скрываемой брезгливостью.

– Поставь его на ноги! – скомандовал он.

Демон качнул Ивана Васильевича, перехватил и опустил на пол. Потирая сдавленное массивной лапищей плечо, Митрохин испуганно озирался.

В комнате, помимо этих двоих, никого не было.

С потолка лился мягкий свет, словно он был выкрашен флюоресцентной краской. На стенах висели странные гобелены – непонятные рисунки и символы. Ни дверей, ни окон Иван Васильевич не обнаружил. Замуровали, что ли?! Да нет, не может быть. Наверное, просто дверь так хорошо подогнана, что щели не видно. Он принялся озираться в поисках мастерски выполненного дверного проема.

– На меня, – лысый щелкнул пальцами, и Митрохин против своей воли уставился на джинна, его голову словно повернули стальными клещами, а зрение зафиксировали на одной точке. Иван Васильевич попробовал закрыть глаза, но понял, что не может даже моргнуть. Что за черт?

– Ты кто такой? – поинтересовался Митрохин.

Можно, конечно, было промолчать. И не только можно – нужно. Целее будешь. Но следом за страхом пришло раздражение, и Иван Васильевич уже не мог сдержаться, его, что называется, понесло.

– Ты балансировщик, да? – брякнул он, недобро разглядывая лысого. Джинн походил на Тринадцатого и Двести тридцать седьмого, как родной брат.

– Я дознаватель, – сообщил лысый, – таково мое профессиональное предназначение. Ты понял меня, человек?!

– А чего с таким пафосом? – скривился Иван Васильевич. – Гордишься собой сильно?!

– Ода!

От такого заявления Митрохин несколько опешил, но счел своим долгом поинтересоваться:

– А номер у тебя есть? – должен же он был узнать, с кем имеет дело.

Лысый замолчал, буравя пленника глубоко посаженными черными глазами.

– Есть, – ответил он, наконец, – я – Четвертый.

– Понятно, – удовлетворенно кивнул Иван Васильевич.

– Что именно тебе понятно, человек?

– Что ты тоже имеешь отношение к проклятой Балансовой службе. А еще что ты занимаешь в вашей иерархии весьма высокое положение. Так, да?

– Вопросы здесь задаю я, – уточнил Четвертый.

– Не сомневался, что ты это скажешь, – Митрохин кивнул.

– Почему? – удивился лысый.

– Ты сказал, что следователь…

– Не следователь, а дознаватель…

– Ну дознаватель. Какая разница. Так все следователи говорят, когда подозреваемый слишком разговорчивый.

– Тебе не откажешь в проницательности, – Четвертый смерил Митрохина внимательным взглядом, – это доказывает твою вину.

– Ничего себе. Ты прямо как фашист рассуждаешь. Слишком сообразительный – в лагерь его, на каторгу. Ты не фашист случайно, нет?

– Нет, я – дознаватель. Моя задача подтвердить твою вину.

Лицо у него приняло такое жестокое выражение, что Митрохин порядком струхнул. А ну как захочет этот дознаватель выбить из него признание вины под пытками. Он же не знает, какие у них тут порядки заведены. Может, они лютуют по-черному. Иван Васильевич решил, что на всякий случай сознается во всем, о чем попросят. К пыткам он совсем не готов.