Смерть белой мыши - Сергей Васильевич Костин

Я прав. И она права. Получается бессмысленность. Бессмысленность усилий, которые ни к чему не ведут.

И что мне делать в этой ситуации?

Время у меня еще было. Я сказал своей жене Джессике, что останусь еще дней на пять-шесть — сегодня истек третий. Однако уже не раз бывало, что я задерживался и на больший срок, но всегда находил правдоподобное объяснение. При этом что я могу предпринять здесь без помощи Анны?

Во-первых, попытаться все же понять, кому понадобился дом в Вызу и для чего? Потому что дело именно в этом, а не в какой-то вещи, спрятанной на даче и о которой Анна не знает. Интерес к дому его бывшего хозяина, этого Раата, просматривается вполне определенно через его сына. Нужно поручить Августу провести разработку всех владельцев дачи, включая и построившего ее торговца скобяными товарами. А сам я мог бы последить за домом Марет и выяснить, кто же там у нее прячется и почему.

Во-вторых, надо вплотную заняться этим налетчиком, Хейно Раатом. Ясно, что он связан с какой-то неонацистской организацией. Тогда интерес к дому Анны может быть не семейным, а идеологическим. Здесь мне тоже понадобится помощь Августа.

Получалось, что для дальнейшего расследования Анна мне не очень-то была и нужна. Проблема была лишь в моем связном. Что-то мешало мне работать с ним совсем в открытую. Я решил завтра же поделиться своими субъективными ощущениями с Эсквайром и услышать, что он думает о нашем агенте.

Как тогда поступить с Анной? Оставаться с ней в ссоре и больше не появляться? Но ведь уже не первый раз на нее накатывало, а потом отпускало. Она, возможно, уже сейчас раскаивается, жалеет, что была со мной груба. Я, как всегда, когда злился на кого-то, вспоминал смиренного Марка Аврелия: «В отношении тех, кто раздосадован на нас и дурно поступает, нужен склад отзывчивый и сговорчивый, как только они сами захотят вернуться к прежнему».

Решено! Пойду утром в «Михкли» и покажусь ей. Захочет мириться — помиримся, не захочет — обойдусь без нее, с Марком Аврелием или без.

По здравому размышлению ситуация уже не казалась мне безнадежной.

Все как-то образуется в этой жизни, только не надо ей мешать. Уж как мой будущий тесть, профессор Фергюсон, хотел, чтобы накрылся мой туристический бизнес, в котором я не понимал ни черта, так нет — все получилось! Разумеется, нашего первого клиента, вопреки ожиданиям Джессики, привел не ее отец, а мать.

Летом 85-го, буквально через два месяца после того, как мы с Джессикой открыли турагентство и сняли офис, Пэгги наконец повезло. Штук тридцать ее картин согласилась выставить небольшая галерея в Гринвич-Виллидж. Дня через три после вернисажа в нее привели совладельца крупного трастового фонда Бо Зильберштейна. Это был страдающий одышкой пожилой еврей, силуэтом напоминавший грушу: небольшая голова, узкие плечи, огромный живот, столь же непомерная задница и короткие ножки. Большой ценитель изящного, он втайне мечтал открыть своего Ван Гога и таким образом войти в историю искусств, а также обеспечить своих внуков, правнуков, праправнуков и все колена их потомства до скончания века.

Почему я говорю «привели». Бо нанял специального сотрудника, в задачу которого входило, в первую очередь, отслеживание всех крупных и малых аукционов произведений искусства. Это был тогда еще совсем молодой Рик Коэн — веселый остроумный малый с пронырливым носом и хитрыми глазками, но щедрый и честный с друзьями. Мы с ним с тех пор дружим. Он отличается еще тем, что носит дорогие, но вечно мятые костюмы, и по следам на его галстуке или рубашке часто можно определить, что он ел на обед. И мы его за это тоже любим.

Рик обожал живопись настолько, что это ему самому следовало бы приплачивать Зильберштейну за то, что тот позволял ему заниматься любимым делом, щедро финансируя его поездки не только в Штатах, но и по Европе. По причине своей властной, но односторонней любви — сам он не смог бы нарисовать даже лошадь, а также потому, что Рик зарабатывал исключительно на комиссии с приобретенных полотен и рисунков, он не ленился. Не реже чем раз в три месяца он летал в Санта-Фе, где его патрон завел знакомство с двумя художниками-геями, главной задачей которых с тех пор стало проталкивание своих знакомых из многочисленной голубой общины этого города искусств. Ну и, об этом можно было бы и не упоминать, Рик обходил все галереи Манхэттена, как только в них менялась экспозиция.

Выставка Пэгги заставила его вспомнить про Ван Гога, хотя по своему стилю работы моей тещи скорее ближе к Эндрю Уайету. Он тут же показал Зильберштейну каталог — а это была серьезная галерея, — и в ближайший уикенд притащил его в Гринвич-Виллидж. Бо Зильберштейн купил три картины сразу, на другой день послал Рика приобрести еще пять, а через два дня скупил оставшиеся три — не он один оценил Пэгги.

Рик на радостях повел нас троих — Пэгги, Джессику и меня — в еврейский ресторан в Сохо, а потом сама художница удостоилась чести отужинать в пентхаусе Зильберштейнов с видом на Гудзон. Между прочим, она рассказала, что ее дочь с женихом организуют индивидуальные художественные туры по Европе. Первый они уже подготовили, положившись на собственный вкус — фламандское искусство Возрождения: Брюссель, Гент, Брюгге, Антверпен… Они уже списались с бельгийскими искусствоведами, которые будут проводить экскурсии в музеях, церквях и частных собраниях, а также подготовили всю инфраструктуру: лимузины, пятизвездочные отели, лучшие рестораны.

Это была просто удача — Бо Зильберштейн обожал фламандцев. В его личной коллекции их было немного — все давно разобрано по музеям, — тем не менее он мог похвастаться роскошным «Снятием с креста» Мастера легенды о св. Урсуле и маленьким, но несомненно подлинным «Бегством в Египет» Ван дер Гуса. В августе Бо со своей женой собирались отдохнуть пару недель. Дебора была готова опять поплавать по Карибскому морю на их собственной яхте, но компания не подбиралась, да и море Бо надоело. Короче, все сошлось.

В июле я съездил в Бельгию, чтобы проехать по всему маршруту, а в августе уже лично сопровождал супругов Зильберштейнов — я хотел, чтобы все было безупречно. Бо и Дебора оказались образованными, милыми и покладистыми людьми. Хотя поводов для недовольства у них и не было — единственным проколом за всю поездку было спустившее заднее колесо «линкольна», который вез нас из Антверпена в Малин.

По возвращении в Нью-Йорк Бо пригласил нас с Джессикой на ужин — а моя любимая к тому времени закончила университет, и теперь мы уже постоянно жили в той самой квартире на углу Парк-авеню и 8о-й, которую ее отец всеми силами пытался помешать мне снять. На ужин был приглашен и брат Бо, которого звали Мо, официально Мортимер, но на самом деле Моше Зильберштейн. Нам это лишь предстояло узнать, но мы запросто ужинали со знаменитыми братьями Бо и Мо, за финансовым чутьем которых внимательно следила вся Уолл-стрит. Мо с женой теперь тоже собирались поехать в отпуск, но они из-за недостатка воображения планировали провести его в своем огромном доме на Кейп-Код. После восторженных рассказов за ужином о великолепии фламандского искусства, открыть которое во всей полноте можно только на месте и только с посвященными, сомнений не осталось и у Мо. И с ними — с Мо и его итальянской женой Франческой — я тоже поехал в Бельгию, и они тоже вернулись в восторге от полученных впечатлений.