Юрий Трифонов - Семен Экштут

Андрей Иванович Желябов, главный герой «Нетерпения», родился в Таврической губернии в семье крепостных крестьян. Ему было десять лет, когда в России отменили крепостное право. Сын бывших дворовых, ставший свободным, в 1869 году с серебряной медалью окончил Керченскую гимназию и поступил на юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Ему была предоставлена стипендия. Однако уже в октябре 1871 года за участие в студенческих волнениях Желябов был выслан из Одессы. Трифонов подробно рассказал, за что именно пострадал студент Желябов. Один из его товарищей, Абрам Бер, задремал на лекции. Читавший лекцию профессор сделал ему замечание, Бер начал оправдываться, тогда профессор заорал на студента: «„Молчать! Вон!“, топал ногами, как генерал на денщика, ну и, разумеется, оставить такое скотство без последствий было нельзя»[211]. Профессору объявили бойкот. Студенты ожидали от него объяснений и извинений. Их не последовало. Ректор университета попытался замять эту «историю». Не получилось. Петербург потребовал наказать зачинщиков-коноводов. И их наказали. Желябов был выслан. Восстановиться в университете через год он не смог.

Трифонов исподволь подводит читателей к выводу: в пореформенной России появилось много «новых людей» с обострённым чувством собственного достоинства. Малейшую несправедливость они воспринимали как личное оскорбление. Это были люди действительно новой формации, а реальная жизнь, в которую они вступили, была полна грубости, косности, даже скотства. Эти молодые люди не думали о том, как далеко страна ушла вперёд по сравнению с прошлым, они возмущались мерзостью сегодняшних реалий. Вся эта грубость и косность не могла исчезнуть в одночасье. Новое время требовало новых людей. Образованных людей становилось всё больше и больше, со временем они должны были вытеснить людей, воспитанных в старых понятиях, которые к тому же осознавали, что их время уходит. Но нетерпеливая молодёжь не могла и не хотела ждать постепенного изменения русской жизни, а власть не знала, как следует вести себя, чтобы не усугублять взрывоопасность ситуации. Неизбывный трагизм ситуации заключался в следующем: система былых имперских ценностей, на которых были воспитаны несколько поколений, рушилась на глазах. Иерархичность, основанная на Табели о рангах, была абсолютом русской жизни. Именно Табель о рангах, а не сам человек, была мерою всех вещей. За редчайшими исключениями человек осознавал сам себя и воспринимался окружающими в соответствии с его чином, то есть с той ступенью, которую он занимал в социальной иерархии. Генерал свысока смотрел на «маленького человека» и трактовал его как «тварь дрожащую», а сам этот «маленький человек» чувствовал собственное ничтожество перед генеральским достоинством.

«Городничий. Ведь почему хочется быть генералом? — потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперёд: „Лошадей!“ И там на станциях никому не дадут, всё дожидается: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.) Вот что, канальство, заманчиво!»[212] Гоголевский герой, перевоплотившись на мгновение в генерала, с высоты этого чина с презрением и пренебрежением смотрит на самого себя — заурядного городничего. Так было в Николаевскую эпоху.

В пореформенной России всё изменилось, и другой литературный герой, отставной николаевский генерал Николай Семёнович Карташев из повести «Детство Тёмы» (1892) Николая Георгиевича Гарина-Михайловского, в начале 1870-х годов, на закате жизни с тоской говорит своему сыну: «Мы росли в военном мундире, и вся наша жизнь в нём сосредоточивалась. Мы относились к нему, как к святыне, он был наша честь, наша слава и гордость. Мы любили родину, царя… Теперь другие времена… Бывало, я помню, маленьким ещё был: идёт генерал, — дрожишь — бог идёт, а теперь идёшь, так, писаришка какой-то прошёл. Молокосос натянет плед, задерёт голову и смотрит на тебя в свои очки так, как будто уж он мир завоевал… Обидно умирать в чужой обстановке…»[213] Молодёжь стала осознавать самого человека мерой всех вещей, не желая быть ни «тварью дрожащей», ни «маленьким человеком»: сам по себе высокий чин не был для «новых людей» предметом безусловного поклонения, а его обладатель — существом высшего порядка.

Все эти подробные пояснения обстоятельств времени и места нужны нам для осмысления одного значимого эпизода в романе Юрия Валентиновича. Уже в самом начале первой главы «Нетерпения» Трифонов рассказал историю заключённого Боголюбова, который был выпорот по приказу градоначальника Трепова. Боголюбов содержался в Петербурге в Доме предварительного заключения, о котором Трифонов вскользь замечает, что надзиратели гордились местом своей службы: «…в нашей образцовой тюрьме, лучшей в Европе…»[214] За участие в мирной политической демонстрации — первой протестной демонстрации в истории России, состоявшейся в декабре 1876 года у Казанского собора в Петербурге, — 25-летний Архип Петрович Боголюбов (настоящая фамилия Емельянов) был арестован, зверски избит в полицейском участке, доставлен в Дом предварительного заключения и после продолжительной отсидки по приговору суда осуждён к лишению всех прав состояния и каторжным работам в рудниках на 15 лет! Чудовищная, даже по меркам тех лет, суровость приговора объяснялась тем, что участники демонстрации оказали активное сопротивление полиции, предпринявшей безуспешную попытку их разогнать. Власть увидела в этом сопротивлении опасный прецедент и решила в зародыше подавить любые поползновения подобного рода. Приговор Боголюбову ещё не вступил в законную силу, а сам осуждённый подал кассационную жалобу и продолжал содержаться в Доме предварительного заключения. 13 июля 1877 года в тюрьму прибыл столичный градоначальник генерал-адъютант Фёдор Фёдорович Трепов. Градоначальник обнаружил отсутствие элементарного порядка при содержании под стражей политических заключённых: арестованные по одному делу вместе гуляли по тюремному двору, что было строжайше запрещено. Трепов выразил бурное возмущение. Боголюбов осмелился ему возразить: «А я по другому делу»[215]. Это взбесило генерала, и он распорядился заключить Боголюбова в карцер. Однако тюремное начальство замешкалось с выполнением генеральского приказа — и Боголюбов продолжал гулять по тюремному двору, где вновь столкнулся с генералом. При встрече с начальством заключённые были обязаны снимать шапки, что Боголюбов сделал при первой встрече с градоначальником, однако при новой встрече Боголюбов не стал обнажать голову.

«И тут раздражительно настроенному генералу показалось крайним оскорблением для себя то, что Боголюбов — мерзавец, каторжник — не поклонился ему при встрече и не снял шапки. А Боголюбову, вероятно, представлялось достаточным один раз поклониться и один раз снять шапку, что было сделано несколько минут назад. „В карцер! Шапку долой!“ — закричал Трепов и замахнулся, чтобы сбить шапку с головы Боголюбова. Тот отпрянул, шапка упала. Видевшие эту сцену из окон заключённые решили, что генерал ударил Боголюбова по лицу. В ту же секунду начался тюремный бунт. Сотни людей в бешенстве колотили в стены, ломали мебель, орали: „Палач! Подлец Трепов! Вон подлеца!“, бросали вниз, во двор, всё, что могло пролезть сквозь решетки. В ответ Трепов распорядился: Боголюбова выпороть»[216].