Во льдах - Василий Павлович Щепетнёв

спину, пусть греет, через одежду. Куртка «Герцог», австрийская, замшевая, одна. И надел очки, дымчатые, швейцарские «Гэлэкс». Глаза поберечь.

— На вас заглядываются девицы, — заметил генерал. — Замуж хотят. Считают вас иностранцем. Модная одежда, очки необычные, и сами вы, Михаил, словно из кинофильма о заграничной жизни. У вас, наверное, и машина иностранная?

Почему-то чуть зайдет речь на полразговорца, интересуются моей машиной. И школьники, и хлеборобы, и вот — генерал тоже.

— Машины у меня никакой нет. Безлошадные мы. А вы что, иностранную советуете?

— В мои годы советовать глупо. Вот раньше, лет тридцать назад…

— А у вас есть автомобиль? — из вежливости спросил я.

— Есть, и вы наверняка его видели.

— Видел?

— На нём ездил Штирлиц в «Семнадцати мгновениях». Mercedes-Benz 230, тридцать восьмого года выпуска. До войны немцы делали машины на совесть, не отнимешь.

— И он до сих пор бегает?

— Как и я, Михаил, как и я. Скрипим, но двигаемся.

Минут пять мы сидели молча, мимо и в самом деле шло немало людей, и на нас заглядывались. На меня.

— Видите! — продолжил генерал. — Интересуются вами.

— Естественно, — согласился я. — Выйти замуж за иностранца — счастливый билет в представлении многих. Уехать в Англию или Бельгию, где в магазинах всегда есть мясо, косметика и стиральный порошок, уехать, и жить долго и счастливо.

— Ради косметики — бросить Родину? — сделал брови домиком генерал.

— Ради хорошей косметики? — в ответ удивился я.

— Это аргумент, — признал генерал.

— Конечно, косметика — дело десятое. Но женский инстинкт им подсказывает, что у детей лучшие шансы будут там, чем здесь. Однако шансов у девушек мало. Не такое это простое дело — найти иностранца, особенно в российской глубинке. А курортное знакомство, оно и есть курортное знакомство. Мимолетные романы были, есть и будут. Правда, иностранец иностранцу рознь. Бывают такие иностранцы, что хоть беги. А бывают и наоборот, и даже очень бывают.

— Да, забываем мы работать с молодежью, — вздохнул генерал. — Но если инстинкт подсказывает, что нужен муж заграничный, почему столько женщин живут с алкоголиками?

— За неимением гербовой. Оно, конечно, алые паруса, принц-иностранец, романтика, да где же это взять?

— Никогда не любил Грина. Не наш, не советский человек Грин. Лисс, Зурбаган, Гель-Гью. И герои у него не советские, не пролетарские. Чему он может научить молодежь? Мечтать о принцах, о бегущих по волнам? Куда бегущих-то? Ассоль, ступай чистить фасоль! — с неожиданным ожесточением сказал Дмитрий Николаевич.

— А мне нравится, — возразил я. — Особенно Санди Пруэль, «я всё знаю».

— Еще одна жертва красного томика.

— Ну почему жертва. Из красных мне больше по душе «Страна багровых туч», и «Глиняный бог», конечно. Но в библиотеке тома разного цвета. Зеленые тоже хорошие. «Это было под Ровно», автор ваш полный тезка, между прочим.

— Писатель Медведев умер в пятьдесят четвертом году, — отрезал генерал.

— А полковника Медведева вновь призвали на службу?

— Может быть, может быть. Вы сами догадались, или вам кто-то подсказал?

— Вы и подсказали-с, Дмитрий Николаевич. Вот прямо сейчас, словами о красном томике. Но я узнал вас вчера. Ваша фотография была в книге шестидесятого года издания. Вы мало изменились, Дмитрий Николаевич.

— А чего мне меняться? Не курю, не пью, веду исключительно здоровую жизнь. Регулярно приезжаю сюда, в Кисловодск, смотрю на Гору. Знаете, один старый доктор мне как-то рассказал, что лечит именно Гора. Давным-давно рассказал, ещё до войны. Кстати, здесь, может быть, даже на этой самой скамейке, отдыхал ваш коллега, чемпион мира Александр Алехин. В двадцать пятом году.

— Тогда он еще не был чемпионом, — машинально поправил я.

— Не был. Но играл по-чемпионски. Приехал сюда в двадцать пятом году после турнира в Бадене, где выиграл двенадцать партий при восьми ничьих, не проиграв ни одной. Потом, уехав, в том же году, сыграл в Гастингсе, где в девяти партиях сделал только одну ничью, не проиграв опять же ни одной. Затем в Скарборо, опять лишь одна ничья без поражений. Затем Бирмингем, только победы, без ничьих, и, разумеется, без поражений.

— Вы, я вижу, всерьез интересуетесь шахматами.

— Интересовался. И не шахматами, а шахматистом, Александром Алехиным.

— По службе интересовались, или как?

— Разумеется, по службе. Времена были такие, что времени на посторонние любопытства просто не было, — скаламбурил генерал. — Здесь случилось нечто странное: то ли мертвый воскрес, то ли двойник объявился, и Алехин этим делом занимался — по поручению Дзержинского. Да, Александр Александрович некоторым образом был динамовцем. Как и вы.

— И вы.

— И я. Нет, чемпионом я не был, а молодым был. Моим коньком были конные походы, — опять скаламбурил генерал, — потом, в войну, это очень пригодилось. Конные, пешие, лыжные.

— А что нарасследовал Алехин? — вернул я разговор к чемпиону.

— Ничего особенного. Но ходили упорные слухи, будто он вошел в контакт с Горой, и получил от неё дар долгожительства. А проблема долгожительства очень и очень интересовала власть, и продолжает интересовать. Много непонятного. Вот Кисловодск, Ессентуки и прочие лечебные места. Никто не отрицает благотворного влияния местности, но…

— Но?

— Но местные жители болеют теми же болезнями, как и жители Подмосковья, и живут в целом примерно столько же. Почему?

— Потому что мы приезжаем лечиться, — ответил я. — Соблюдаем лечебный режим, диету, воду пьём по часам маленькими стаканчиками, гуляем, воздухом дышим, природой любуемся, вот как сейчас. А местные работают. Некоторые врачи, особенно западные, считают, что вынужденный труд свыше четырех часов в день не физиологичен. Мол, приматы, наши близкие родственники, шимпанзе, на добывание еды тратят три-четыре часа максимум. Остальное время идет на общение, воспитание детей и прочие непроизводственные нужды.

— И долго живут эти шимпанзе?

— В комфортных условиях до семидесяти лет. В дикой природе, конечно, меньше.

— Не работают обезьяны, вот и дикая природа. А человек работает, и потому комфортные условия, — генерал опять увел разговор в сторону.

— Если Алехин получил дар долгожительства, как же вышло, что он прожил всего пятьдесят три года? Не очень тянет на долгожителя, — не отставал я.

— Когда я занимался этим делом, Алехин был жив и здоров, никто не знал, сколько он проживёт, это первое.

— А есть и второе?

— Шахматист, чемпион мира Александр Александрович Алехин умер в одна тысяча девятьсот сорок шестом году. Но, может быть, какой-нибудь мистер Алекс Рохор в том же году прибыл в Северо-Американские Соединенные Штаты, Аргентину или даже Гонконг? Как знать, как знать… Во всяком случае, сил и средств на поиски молодильных яблок тогда не жалели.

— Но товарищ Сталин умер.

— А товарищ Каганович жив-живёхонек. Товарищ Молотов жив-живёхонек. Товарищ Маленков жив-живёхонек. А ведь работа у них была невероятно нервной, не то что у шимпанзе.

— Значит ли это, что молодильные яблоки существуют?

— Может,