Знак зверя - Олег Ермаков

Возле дороги лежали и стояли навьюченные верблюды, блеяли овцы, чернела палатка, — здесь отдыхали пуштуны. Они держали путь на юг. Колонна — на север. Кочевники смотрели на солдат, сидевших на мощных машинах, разглядывали стволы пулеметов, зачехленные гаубицы. Из степи, тарахтя, выезжали машины. Колонна была длинна, внушительна, ее голова лежала напротив небольшого кишлака с рощей тусклых от пыли и копоти пирамидальных тополей.

Возле кишлака на обочине стоял афганский пост: каменный дом с черно-красно-зеленым флагом, зажатый двумя танками.

Мимо колонны прошел старый скособоченный автобус. Пассажиры в разноцветных чалмах смотрели на колонну, на ее стволы и башни, на людей в панамах и черных шлемофонах, на скуластого офицера с забинтованной головой.

Затем проехал пестрый грузовик с яблоками. Яблоки были крупны и на вид крепки — когда откроют задний борт, они хлынут, глухо и твердо стуча... Щемящий запах повис над дорогой, как будто по ней только что прокатилась, тележно скрипя, деревянная деревня с осенними садами, плетнями, колодцами, рдяными листьями, с мычащим стадом на поблекшей луговине. И в сизом паутинном поле стрекочет трактор...

Два вертолета пролетели над колонной.

Вершины Гиндукуша. Сияющее небо.

Вершины Гиндукуша белы, чисты, пронзительны, как откровение.

Серые стены, тусклые тополя.

Жаркое солнце.

Черно-красно-зеленый флаг.

Пышные пуштунские овцы.

Из кишлака выходит человек в длиннополой одежде, идет к трассе, неся на голове большую плоскую странную шапку, выходит на трассу и шагает вдоль колонны.

Это была женщина. Она несла круг шерсти на голове. Она шла мимо танков, грузовиков, бронетранспортеров, не глядя на них. Она была боса, и смуглые женские ноги странно было видеть на бетоне, рядом с многотонными бронированными тушами, на которых сидели вооруженные, крепко обутые люди. Из-под бордового платья выглядывали шаровары, на плечи ниспадал желтый платок, лицо было открыто — значит, кочевница. Она была немолода, пряма, бедраста, широколика и раскоса. Шла, устремив взгляд черных глаз на стойбище пуштунов на обочине дороги, напротив хвоста колонны.

Солдаты, умолкая, смотрели на звероватое лицо кочевницы.

Пуштуны снялись и двинулись на юг; овцы трусили в степи, люди шли по дороге, друг за другом шагали верблюды с вьюками и детьми. В небе проплыла стая крупных птиц. На юг.

Последняя машина выехала на трассу, и колонна тронулась. На север.

Вдалеке белели цепи Гиндукуша.

Зимние дожди поливали город. В окопах стояла вода. Бронетранспортеры и танки увязали в степи. Над городом нависала серая тяжелая мгла, и Мраморная была ею расплющена.

Жители писали много писем.

Колонны уходили в Кабул и возвращались с различными грузами и с почтой. Колонна выезжала из города в раскисшую мглистую степь, и все начинали ждать и через два-три дня спрашивать друг друга: ну что там слышно о колонне? Колонну могли обстрелять. Однажды она вернулась без почтовой машины, сгоревшей где-то на трассе в кювете.

— Ну что там колонна?..

По брезентовым и железным крышам стучали дожди. Дневальные не успевали мыть полы в своих палатках, в офицерских общежитиях, в столовых. Но в штабе всегда было чисто — новый командир полка любил чистоту. Разжалованный, исключенный из партии, лишенный всех наград и теперь находившийся под следствием, полковник Крабов тоже ее любил, но все же при нем в штабе было грязновато, пыль покрывала подоконники, окна и сейфы... Новый командир любил ее больше, чем Крабов. Новый командир был моложе, шире, выше Крабова, но ниже званием. Впрочем, подчиненные, обращаясь к нему, легко повышали подполковника в звании: товарищ полковник. Новый (под) полковник не курил, и в штабе теперь было свежо. Новый (под)полковник каждое утро выбегал на зарядку. Новый (под)полковник появлялся в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время. Проверять ночные посты на границах полка он выезжал на машине с выключенными фарами и, остановив машину где-нибудь на полпути, шел пешком к постам вместе с дежурным офицером. Поздно вечером он вставал на пороге каптерки как раз в тот момент, когда косяк анаши или гашиша делал первый круг. Или вдруг оказывался за рулем машины, подогнанной к продуктовому складу, — шофер, перебросив через борт в кузов баранью тушу, полсвиньи или ящик сгущенного молока и пожав руку щедрому земляку-кладовщику, открывал дверцу и в ужасе лязгал зубами.

Мраморная тюрьма была переполнена.

Новый (под)полковник прибыл в город из-под Кандагара, где он служил в десантно-штурмовой бригаде, ДШБ. Он носил тельняшку и полусапожки на толстой подошве. Все говорили, что он может убить одним щелчком.

Дожди шли и шли. Но перед Новым годом наконец полетел снег. Это случилось ночью, и видели, ощущали и обоняли снегопад лишь часовые и те, кто вышел в этот час на улицу по нужде. Снег в темноте был сер. Первый снег видел хирург, куривший под козырьком на крыльце, — с тех пор, как увесистая пуля из английской винтовки, расколов лоб, изрыла мозг начмеда, он просыпался каждую ночь, чтобы вспомнить об этом, он вспоминал об этом и пытался уснуть и не думать ни о чем, но думал и выходил покурить, подышать, возвращался, ложился, убеждал себя, что все это чушь, цепь случайных совпадений... высыпал в рот снотворного... запивал водой... забывался. Первый снег видела библиотекарь Евгения. Она хотела разбудить машинистку, но передумала и смотрела одна. Невольным свидетелем снегопадения стал политработник майор Ольминский, страдавший вторые сутки расстройством желудка. Снег, подумал он, когда несколько снежинок залетели в темный сортир, — может быть, новогоднее мероприятие будет со снегом.

За окопом, наполненным водою, простиралась бледная земля. Черепаха ходил над окопом, слушая шуршание снега. Иногда кто-нибудь из часовых запускал осветительную ракету. В снегопаде свет ракеты был густ, кругл, — тихо покачиваясь, изумрудные и алые шары медленно опускались вместе со снегом на землю. Ракеты горели, как фонари странного вышнего города или фары машин, проезжающих мимо булочной... Окно, дерево. Под сорящим белыми нотами небом. Черепаха смотрел на ракеты. По резиновому плащу скользил снег, снег налипал на колеса и чехлы гаубицы, снег сгорал на носу и щеках. Музыкальный магазин... Чихнул часовой справа. В музыкальном магазине можно греться и слушать джаз, глядя, как за стеклом витрин трепещут черно-белые клавиши: первый снег. Теплые окна кафе, кирпичные дома с оббитыми скулами, россыпь звенящих искр над трамваем, курчавый парк с морщинистыми слоновьими ногами, афиши, белые провода, кинотеатры, хриплая выхлопная труба инвалидного автомобиля, который упрямо ползет вверх по крутой улице, на мостах фонари и фигурки, густой женский взгляд, река — она черна, как джаз, а джаз, как река, медлителен, и медленно, тяжело топчется старик-парк, слушая джаз первого снега. Чхи!.. первого снега. Чхи! Часовой справа.