Странный сосед - Лиза Гарднер

Бежать? Арестуют. Арестуют и упрячут до конца дней.

Остаться? Эти тупицы мне кости переломают, а то и кастрируют.

Решаю бежать, но потом понимаю, что не получится. Даже с чеком от Вито деньжат у меня всего ничего. Я чувствую, как нарастает, нарастает тревога. Я уже почти бегу по улице, и меня гонит запах цветочного парфюма какой-то цыпочки. Быстрее, быстрее. Я бегу, и в нос бьет этот ее аромат, а в голове вертятся непотребные мысли и образы. Я не выдержу. Не справляюсь.

История с образцовым исправлением вот-вот лопнет и рассыплется. Это уж точно. Этот парень просто лопнет.

Знаете, чего люди хотят больше всего на свете? Хотят больше, чем любви, больше, чем денег, больше, чем мира во всем мире? Люди хотят чувствовать себя нормальными. Хотят, чтобы их эмоции, их жизнь, их переживания были такими же, как у всех остальных.

Это движет всеми нами. Корпоративный юрист-трудоголик, завалившийся в полночь в бар, чтобы опрокинуть пару «Космо» и снять безымянного жеребца, встает в шесть на следующее утро, стирает все следы шальной ночи и облачается в практичный костюм от «Брук бразерс». Почтенная «футбольная мамочка»[13], знаменитая своими шоколадными пирожными с орехами и декором в стиле Марты Стюарт, украдкой глотает «Риталин» своего сыночка – для бодрости и поддержания духа. И, конечно, глубокоуважаемый общественный деятель, втайне трахающий свою секретаршу, предстает перед публикой в одиннадцатичасовых новостях исключительно для того, чтобы сообщить, что нам всем нужно подходить к своей жизни с большей ответственностью.

Мы не хотим чувствовать себя фриками, непохожими на остальных, обособленцами. Мы хотим быть такими, как все, – или по крайней мере такими, какими нас призывают быть телевизионные рекламы «Виагры», ботокса или долговой консолидации. В стремлении к нормальности мы игнорируем то, что должны игнорировать. Мы покрываем то, что должны покрывать. Мы не принимаем во внимание то, чем должны пренебрегать, дабы держаться за иллюзию идеально упорядоченного блаженства.

И, может быть, так сильно желая быть по-своему нормальными, мы с Джейсоном и стали нормальными.

Раз-два в полгода я «брала отгул». Работающей мамочке нужна пауза, не так ли? И мой внимательный, заботливый муж позволял мне время от времени «отдохнуть в спа». А потом засиживался допоздна за компьютером, склоняясь над клавиатурой и сердито стуча по кнопкам. И я, добрая и понимающая супруга, никогда не жаловалась, что у моего мужа такая тяжелая работа.

Мы не мешали друг другу. Оставляли без внимания то, что приходилось оставлять без внимания. И между тем вместе наблюдали, как Ри катит по тротуару на своем первом трехколеснике. Мы вместе приветствовали ее первый «бултых» в бассейн. Мы смеялись, когда она впервые вошла на цыпочках в холоднющий Атлантический океан и с воплем выскочила на берег. Мы не могли на нее нарадоваться. Мы с восторгом ловили каждый ее смех, каждую улыбку, каждую отрыжку и каждое слово, скатывающееся с ее языка. Мы поклонялись ее невинности, ее независимому духу, ее смелости. И, возможно, любя ее, мы также учились любить друг друга.

По крайней мере, так я это ощущала.

Однажды вечером, ближе к концу лета, когда Ри готовилась пойти в сад, а я – в школу, уже в качестве учительницы, мы с Джейсоном засиделись допоздна. Он поставил диск Джорджа Уинстона. Что-то мягкое и мелодичное. Мы с Ри постоянно пытали его рок-н-роллом, но он всегда тяготел к классической музыке. Закрывал глаза и погружался в какое-то свое забытье. Иногда мне даже казалось, что он спит, но потом, присмотревшись, я понимала – нет, не спит и даже напевает что-то себе под нос.

В тот вечер мы сидели на маленьком диванчике. Джейсон положил руку на спинку и рассеянно растирал мне пальцами затылок. Легкие, нежные, почти ласкающие прикосновения. Когда это случилось в первый раз, я растерялась от неожиданности. Потом научилась сидеть тихо, не говоря ни слова. Мне были приятны эти прикосновения грубых мужских пальцев. Он поглаживал мои плечи, перебирал волосы, иногда потирал мне затылок, и я выгибалась под его рукой и только что не мурлыкала от удовольствия.

Однажды я попыталась ответить тем же и почесать ему спину, но едва приподняла рубашку, как он встал и вышел из комнаты. Больше я таких попыток не предпринимала.

Муж, поглаживающий шею жены, сидящей рядом на диванчике… Таков наш крохотный уголок нормальности.

– Ты веришь в рай? – спросила я небрежно. В тот вечер мы смотрели какой-то фильм с Харрисоном Фордом, в котором мстительный призрак первой жены героя наводил ужас на домашних.

– Может быть.

– А я не верю.

Его пальцы мягко двинулись от мочки моего уха вниз, по шее… потом пустились в обратный путь. Муж ласкает жену. Жена уютно пристроилась возле мужа. Нормально. Абсолютно нормально. Настолько нормально, что порой, когда я просыпалась в постели одна, сердце разрывалось на тысячу кусочков. Но я вставала на следующее утро, и все повторялось. Иногда в моей голове звучал голос матери: «Я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю кое-что, чего не знаешь ты…»

В конце концов она оказалась права. Достигнув зрелого возраста – двадцать один год! – я познала все великие истины жизни: можно любить и при этом чувствовать себя невероятно одинокой. Можно получить все, чего хотела, и понять, что ты хотела не того. Можно иметь мужа, умного и сексуального, и при этом быть почти что вдовой. Можно смотреть на чудесную, драгоценную дочку и завидовать ей, потому что он любит ее, а не тебя.

– Просто не верю, – говорю я. – Никто не хочет умирать, вот и всё. Поэтому люди придумывают сказки о вечной жизни после смерти, чтобы не бояться. Но если подумать как следует, смысла в этом никакого нет. Без печали не может быть счастья, а значит, и состояние вечного блаженства не будет таким блаженным. Я бы даже сказала, оно может изрядно раздражать. Не к чему стремиться, нечего желать, нечего делать. – Я взглянула на него. – Ты не выдержал бы там и минуты.

Джейсон лениво улыбнулся. В тот день он не побрился, а мне его небритость даже нравится; щетина – прекрасное дополнение к темно-карим глазам и вечно взлохмаченным волосам. Люблю этот образ плохого парня.

Как бы я хотела потрогать его колючий подбородок, пройтись ладонью по линии скулы, найти то место у основания горла, где бьется пульс… Как бы я хотела узнать, бьется ли он так же сильно, как мой…

– Я однажды видел призрака.

– Правда? Где? – Я не поверила ему, и он это понял, но все равно беспечно улыбнулся.