Огонь любви, огонь разлуки - Анастасия Туманова

– Кто бы подумать мог, Володя, а? Твой Северьян уже вторую неделю в моих преданных поклонниках… Не поверишь, какие деньги сулил! Мне таких даже князь Вальцев в Калуге не обещал! Я уж, грешным делом, решила, что Северьян от тебя ушел да московский банк ограбил…

– Да как у него только наглости хватило…

– Ну-у, уж этого твоему разбойнику не занимать! – усмехнулась она. – Полные закрома, хоть лавку открывай…

– Убью я этого сукина сына… – пробормотал Черменский.

– За что, Володя? – равнодушно спросила Мерцалова. – Мерзавец он, а все же прав: коли я здесь, так и ломаться незачем. Такая же, как Манька, которая вон колодой спит после приказчиков… четырех… Как Голда вот… Но, не поверишь… не могла. С Северьяном твоим – нет. Лучше уж, думала, кислоты серной глотнуть, только не это…

– Но… Ведь это он меня сюда привел! Чуть ли не силой! Зачем?! – Владимир все еще ничего не понимал. Мерцалова рассмеялась, закрыв глаза, и от этого тихого смеха ему стало холодно.

– Господи-и… Какие же вы, мужики, одинаковые, когда до своего дорваться не можете… Всех я вас насквозь вижу… Что граф, что князь, что купец, что вот этот босяк твой… Спрашиваешь – зачем?.. Да давеча я уж совсем не сдержалась, что-то нехорошее сказала ему… так вот он в отместку… Думаешь, очень мне было надобно, чтоб ты меня здесь увидел? Вот такую?

Черменский молчал. За семь лет, которые они были знакомы с Северьяном, Владимиру не раз хотелось придушить своего бандита, но никогда еще это желание не казалось таким сильным.

Мерцалова коротко взглянула на него, усмехнулась.

– Ну и лицо у тебя сейчас, Володя… Вот, побей бог, не пойму, как это ты на сцене мог играть? И ведь неплохо получалось, какой Рауль был, какой Лаэрт! А на лице все написано, все-все мысли твои… Что с него взять-то, с Северьяна твоего? Он ведь на меня еще в Костроме поглядывал, но там ты поперек дороги стоял, да и я тогда… Ну, вспомни, кто у меня в поклонниках был! Какие лица влиятельные в ногах валялись! Сам губернатор букеты возил! А теперь, видишь, дорога свободна, подъезжай, кому не лень… Хоть приказчик армянский, хоть вор переулошный.

Она снова закашляла – хрипло, надсадно. Владимир, тяжело дыша, дождался окончания приступа, еле вытерпел, пока Мерцалова спрячет платок и жадно выпьет стакан воды, сердобольно поданный Лукинишной, и сказал:

– Едем отсюда сейчас же!

Мерцалова посмотрела на него с искренним удивлением.

– Куда, Володя?

– Ко мне. Здесь близко, в Колокольников, в номера. А завтра уедем в Раздольное. Всего на несколько дней, я отдам распоряжения… и мы отправимся в Крым. Тебе нужен хороший воздух и тепло.

– Володя, Володя, что ты, господи, Володя… – Смеясь и кашляя, она махнула на него рукой. – Да мне уже ничего не поможет, хоть в Карлсбад на воды меня вези… Все уже, Володенька, я сезон закрыла… И знаешь что – ступай. Северьяна не трогай, я ему даже спасибо сказать могу… За то, что хоть повидала тебя напоследок.

– Маша, я не уйду.

– А куда ты денешься! – с неожиданной злостью произнесла она, снова отворачиваясь к окну. – Гостиницу ту с клопами в Калуге помнишь? Номер мой загаженный? Помнишь, как я тебя раз, один раз в жизни остаться просила?!

– Но я же тогда остался…

– Остался… На ночь! А письмо свое помнишь, которое мне вместе с чаем на подносе подали?! Ведь даже смелости не хватило в лицо все это сказать! Как будто я бы тебе на шею кинулась и завыла, что отравлюсь-повешусь, как девка обрюхаченная! Испугался!

– Но, Маша… – начал Черменский… и умолк. Она была права, кругом права, и от стыда у него даже спина стала горячей. С трудом, не поднимая глаз, он сумел выговорить: – По крайней мере… это было честно.

– Да! – с презрением бросила она. – Знаю! Ты уже тогда по этой Соньке с ума сходил! И тоже мне сказать не мог, тоже побоялся! А ведь я с той ночи понесла!!!

Он поднял голову и встретился взглядом с полными слез глазами Мерцаловой.

– Ну, что ты так глядишь, Владимир Дмитрич?.. – тихо спросила она. – Да, все так. Твой тот младенец был. Коли не веришь, по пальцам сочти. Хотя, ладно… Может, и не твой. Может, Вальцева. Теперь-то уж какая разница… Ступай, Володя, утро уже. Я спать хочу.

Было действительно утро. Комната заполнилась блеклым серым светом, усталые девицы в ночных пеньюарах лениво бродили по комнате, кто-то грел щипцы, кто-то громко зевал, толстая Манька в кресле проснулась и, тупо, как животное, глядя в угол, грызла конфеты. Мадам куда-то ушла. На Мерцалову и Черменского никто не обращал внимания.

– Маша, идем. – Владимир старался придать своему голосу больше настойчивости, однако смотреть на Марию он не мог и понимал, что оттого пропадает всякая убедительность. – Ты устала, больна, но это пройдет. Мы уедем и постараемся все исправить. Ты красивая женщина, актриса… Ты еще будешь играть, поверь… У меня есть кое-какие знакомства в Москве, я смогу достать тебе если не ангажемент, то прослушивание, а с твоим талантом…

– Оставь, Володя, – глухо сказала она. – Нет уже ничего. Ни таланта, ни красоты. Каждый день, как божьей милости, смерти жду. Ступай, ради Христа. Неужто ты думаешь, что я смогу… Ты ведь меня не любил никогда и сейчас не любишь. Как собачку подзаборную, из жалости берешь. А уж этого я, прости, выдержать не смогу. Лучше уж в самом деле с твоим Северьяном… А позови-ка вот его!

– Маша!

– Ну, ладно, шучу… А как Софья отыщется – куда меня денешь? Снова денег сунешь да спровадишь по провинциям мотаться?

– Она не отыщется, – машинально ответил Черменский. – Софья за границей… с Мартемьяновым. Уже четвертый месяц.

– За границей?! – непритворно удивилась Мерцалова… и замолчала. Владимир долго ждал; затем осторожно тронул ее холодные пальцы. Она убрала руку. Глухо проговорила: – Прости меня, Володя.

– Маша, за что?! – взмолился он. – Это я должен…

– Прости меня, – твердо повторила она. – За что – не могу сказать… не взыщи. Боюсь, проклянешь меня тогда, а мне и так скоро к богу. Просто прости. И… уходи, пожалуйста. Нет больше моих сил.

– Поедем, – в последний раз попросил он, вставая.

Поднялась и Мерцалова. Прямо, упорно глядя в его лицо сухими глазами, произнесла:

– Нет.

– Я приеду завтра.

– Нет.

– Я приеду завтра, – с нажимом повторил он. И, не оглядываясь, вышел из комнаты. Мерцалова проводила его взглядом; улыбнулась. Села на место и медленно начала перебирать ноты на крышке рояля. Вернувшаяся к буфету мадам посмотрела в лицо Мерцаловой и истово несколько раз перекрестилась.

Выйдя на серую от рассвета, грязную улицу, Черменский первым делом огляделся. Рядом никого не было, Трубная площадь оказалась пуста. Но когда он, ежась от утреннего холода, зашагал в сторону Колокольникова переулка, знакомый голос осторожно окликнул сзади: