Москва силиконовая - Маша Царева

– Если хочешь знать, я сама не брала от него подарков.

– Ага, свисти, – рассмеялась Полечка, хотя ей вовсе не было весело. Под припудренной кожей ходили желваки, уголок перламутровой губы подрагивал. – Я помню, когда он в первый раз тебя привел. У тебя глаза были на пол-второго. Сразу видно, что ты хорошего вина сроду не пила, обходилась «Арбатским». Выпучила глаза на ценники и покрылась испариной. А сама в брильянтах и пошлой горжетке из Чебурашки – аристократка хренова.

– Ладно, Поль, – поморщилась я. – Пробей мне вино, и я пойду. Желаю тебе счастья в семейной жизни.

Но Полина уже разошлась.

– Думаешь, тебе он не изменял? Думаешь, что раз ты такая вся из себя, то от тебя мужики не бегают налево?! Ага, вот тебе! – увенчанная алым ногтем фига замаячила перед моим лицом. – Как я над тобой потешалась, если бы ты только могла знать. Ты ходила гордая, пыталась быть милой, но держала дистанцию. Как будто я не человек. Ну конечно, обслуживающий персонал, мать твою!

– Поля, ты же понимаешь, что я тут ни при чем, все дело в твоих комплексах? – прижав бутылки к груди, я попятилась к двери.

– А он приходил сюда то с рыжей тварью из соседнего магазинчика, кассиршей! То с финалисткой конкурса «Мисс длинные ноги»!

– Вот как? Мы вместе смотрели этот конкурс, – вспомнилось мне.

Полечка так злилась, кипятилась, нервничала, то бледнела, то покрывалась неряшливыми свекольными пятнами, я же воспринимала происходящее как водевиль. Пошлый спектакль, где лирическая героиня носит пыльное боа, а у романтического героя на бицепсах накладки из поролона.

– Поздравляю, – буркнула Полечка. – Я просто хочу, чтобы ты зарубила на своем длинном лжеаристократическом носу. Ты такая же, как все остальные. От меня ты отличаешься только тем, что меня-то он любит по-настоящему.

Я обернулась уже от двери и с жалостью на нее взглянула.

– Ага, а еще тем, что у меня есть чувство самоуважения. И вот еще что. Я думаю, что если мужчина изменяет женщине, то это не у него, а у нее проблемы. И я никогда не хотела нести за них ответственность. Что ж, надеюсь, у тебя все получится и по крайней мере еще лет пять ты проживешь со своей розовой пеленой на глазах. Потом можешь позвонить мне, рекомендую свою подругу – замечательного психотерапевта, – и не дожидаясь новой порции ругательств, я выскользнула на улицу, плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

Ну а дома меня ждал очередной неприятный сюрприз.

Запланированный вечер одинокого гедонизма и так был практически сорван – настроение с внутреннего экватора переместилось в голубые арктические льды, аппетит сошел на нет и шоколадно-коричный запах пирожных раздражал, новые бусы вдруг показались слишком тяжелыми и неприятно холодными. Я уныло уселась перед телевизором и попыталась вникнуть в перипетии какого-то пошлого ток-шоу. Обсуждался сакральный философский вопрос – давать или не давать на первом свидании. Ведущий пытался играть Мефистофеля – смотрел исподлобья, не к месту гортанно похохатывал и по бумажке зачитывал вопросы, которые, видимо, задумывались как провокационные. Героиня – бледная молодая девушка с брекетами и в дешевом синтетическом парике, нервно расковыривала заусенцы и дрожащим от волнения голосом пыталась вещать о том, что целомудренность – это как накопительный вклад в Сбербанк, чем дольше ее соблюдаешь, тем больший куш сорвешь. Эксперты бесновались, как героиновые наркоманы в период ломки. Некая упитанная дама с пегой халой на голове и отчаянно переливающимися стразами на платье доказывала, что секс вообще не имеет никакого смысла, это теория заговора, мир принадлежит мужчинам, и вот они, подлые, и распиарили секс, а вообще-то в живой природе самец берет самку силой, исключительно ради продолжения рода. Некая малоизвестная поп-певичка в латексном красном платье и с дурно сработанной силиконовой грудью пьяно хохотала даме с халой в лицо и говорила, что у такой самки есть шансы на секс, только если она сама возьмет силой какого-нибудь зазевавшегося самца. А она, певица и фотомодель, всегда заканчивает первые свидания сексом, может быть, поэтому в ее жизни все так здорово. После короткой перебивки показали клип этой самой раскованной певички – намазанная маслом, она ползала по капоту арендованного лимузина, похотливо шлепая коллагеновыми губами и бодро повиливая костлеватым задком.

Какая пошлятина. Зевнув, я переключила на другой канал – после водевильных криков участников ток-шоу новостной канал показался сосудом с блаженной тишиной, несмотря даже на то, что показывали сюжет об израильско-ливанском конфликте.

Вот тогда я и услышала этот звук.

Как будто бы в соседней комнате кто-то шарики надувал, на последнем дыхании, с жалобным свистом резко втягивая в измученные легкие воздух. Я насторожилась – Челси дома быть не могло, она говорила о какой-то репетиции. Да и вообще, за те месяцы, что мы жили вместе, она считаные разы оставалась дома по вечерам.

Забыла закрыть форточку? Забыла выключить компьютер? Затащила домой какого-нибудь деграданта и соблазняет его на моем льняном постельном белье?

На всякий случай вооружившись зубчатым хлебным ножом, я на цыпочках подкралась к двери и тихонько ее приоткрыла.

То, что я увидела, было еще более неожиданно, чем просочившийся через форточку серийный убийца или разнузданный петтинг моей сестры с кем-нибудь патлатым, непромытым, татуированным и прыщавым.

Челси была в комнате одна.

И она плакала.

Пла-ка-ла.

Сидела на корточках в углу, закрыв чумазыми ладошками лицо, и плечи ее истерически вздрагивали.

Я в нерешительности остановилась на пороге. С одной стороны, она была четырнадцатилетней девчонкой и моей единокровной сестрой, с другой – я привыкла считать ее работающим от текилы gold биороботом, которому из человеческих чувств свойственны только зависть, жадность и моральный садизм.

Тихо отступить назад и прикрыть за собой дверь? Заговорить с ней? Налить чертовой текилы?

Но я не успела продумать тактику общения со сломавшимся биороботом, она подняла голову и увидела меня.

А я в свою очередь вдруг увидела, что у нее были светлые брови и ресницы.

Каждое утро она тратила минимум сорок минут на свой душераздирающий готический макияж, в то время как природа слепила ее беззащитной, нимфеточной, мягкой, нарисовала ее в пастельных тонах.

– Что надо? – хмуро сдвинув брови, поинтересовался биоробот.

– Я… Что-то случилось? – я все-таки решила войти.

– Не твое дело, – ее голос, обычно крепкий, низкий, треснул, точно перезревший фрукт, и хамство не звучало убедительно.

– Что-то в школе? Кстати, я там сегодня была. Говорила с Эдуардом Николаевичем.

Мои слова произвели эффект удара наотмашь, она дернулась, встрепенулась, посмотрела на меня испуганно и даже перестала плакать.

– Что ты ему сказала? – Ее лицо посерело. – Что наговорила?