Лунный камень мадам Ленорман - Екатерина Лесина

Франц был юн. Или нет, пожалуй, он казался юным, хотя порой, когда поблизости не было Ольги, он вдруг взрослел, становился серьезен и даже мрачен. Он обладал острым умом и не менее острым языком. Злой насмешник.

И влюбленный глупец.

Стоило увидеть ее, как слова вдруг терялись, а Франц совершенно по-юношески краснел. Он заикался, злился на себя и заикался еще сильнее.

Анне было отвратительно видеть его таким.

– Он мне не нравится…

Анна знала причину.

Ференц.

Братья до того не похожи друг на друга, что Анна порой задумывалась, а нет ли доли истины в сплетнях о графине и ее таинственном любовнике. Впрочем, задумавшись, она приходила к выводу, что история сия давняя ее лично никоим боком не касается. И осуждать графиню не спешила, однако не могла не сравнивать братьев.

Оба уделяли Ольге внимание.

Высоки. Стройны.

Хороши собой. Только Франц темен, как сама Анна, что волосом, что глазами, но меж тем черты его лица изящны. Ференц… светловолосый и синеглазый, он был, несомненно, красив. Но за красотой этой Анне мерещилась пустота. Она проскальзывала в томных жестах, во взглядах, иногда оценивающих, но большею частью презрительных. В беседах о лошадях и скачках, о картах и нарядах, портных, балах…

Скучный человек. Но Ольга по неясной причине сочла его достойным. И Мари, тень ее безмолвная, смотрела на Ференца с обожанием, которое он милостиво принимал. Он и от Анны ждал любви, а не дождавшись, возненавидел.

За что?

Анна не знала, но каждая встреча, пусть и случайная, была для нее мучительна. Ференц с очаровательной улыбкой язвил, высмеивая и ее внешность, и ее наряды, которые, надо сказать, и самой Анне были не по вкусу, и манеры. Ольга над шутками его хохотала.

А Ференц твердил, что у нее божественный смех…

Чушь какая!

– Анна! – окрик матушки одернул.

– Да?

– Ты опять меня не слушаешь! – обессиленно рухнув в кресло, матушка смежила веки. – Будь добра, подай нюхательные соли, голова что-то закружилась. И объясни своей сестре, что Ференц никогда на ней не женится.

– Я объясняла.

У него, красивого, богатого, уже имелась невеста из рода весьма достойного. Отчего-то Анне было жаль эту неизвестную девушку.

– Объясни еще раз, – приняв флакон с солями, матушка поднесла его к носу и поморщилась. Ей нравилось разыгрывать из себя даму нервную и болезненную, виделся в том признак аристократизма, но следовало признать, что здоровьем матушка обладала отменнейшим.

– Сами объясните.

Анна не понимала, отчего они полагают, что Ольга прислушается к ней? Она стоит, обмахивается веером, разгоняя духоту. И папенька, достав очередной платок, сопит и вздыхает.

– Я, – отчетливо повторила Ольга, – не выйду замуж за это ничтожество.

– Выйдешь! – папенька вдруг ударил по столу кулаком. Прежде ему не случалось вести себя подобным образом. Он тотчас смутился и, бросив на маменьку виноватый взгляд, заговорил: – Твое приданое не столь велико. Ты, конечно, красавица, но…

…в столице мыслят здраво. И одной красоты недостаточно.

– …Нам повезло, что Франц обратил на тебя внимание. Он уже обладает немалым капиталом, а знающие люди утверждают, что в ближайшие годы Франц этот капитал приумножит. Да, он не получит титул, но… он не мот и не пустозвон, как его братец.

– Знаю, дорогая, – маменька, отмахнувшись от Анны, встала. – Тебе очень нравится Ференц, однако ходят слухи о его дурных наклонностях и…

– …И рано или поздно, но он промотает отцовские капиталы. Ты же не хочешь жить в нищете?

Ольга не хотела. Она замерла, сложила веер и подперла им подбородок.

Откажется?

Или все-таки… Анна не знала, чего больше хочет. Отказ будет означать, что Франц останется свободен, но разве исчезнет его любовь? Или сменится иным чувством?

Нет.

И ей, Анне, он не сделает предложения, а будет несчастен. А это эгоистично – желать несчастья близкому человеку.

– Франц тебя обожает, – продолжала вещать матушка. – И сделает все, чтобы ты была счастлива. Подумай, ты ни в чем не будешь знать отказа…

– Хорошо, – Ольга раздраженно раскрыла и закрыла веер. – Пусть будет так. Я… я согласна.

Она обернулась к Анне и язвительно заметила:

– Уж лучше так, чем совсем никак. Верно? Нам хватит одной старой девы…

Краска прилила к щекам. А родители промолчали. Всегда-то они молчали…

Анна села в постели.

Холодно. Камин погас почти, а от окна ощутимо тянет сквозняком. И она, босая, растрепанная, все же подошла к окну, желая задернуть шторы.

Замерла.

Прислушалась. Тихо поскрипывали половицы, будто бы шел кто-то, ступал осторожно, едва ли не на цыпочках. Крался? Кто?

И куда?

Анна решительно открыла дверь и шагнула в темноту коридора, запоздало испугавшись: если Франц прав и Ольгу убили, то Анна рискует.

– Это вы! – воскликнула Мари, кутаясь в шаль. – А я… признаться… заблудилась. Вышла из комнаты и…

Белая сатиновая рубашка с весьма смелым вырезом. Волосы распущены, на плечах шаль лежит. И так лежит, что готова соскользнуть, стоит лишь Мари повести плечом.

Случайная встреча?

Отнюдь.

Куда она шла?

– Прекратите притворяться. – У Анны возникло желание отвесить лицемерке пощечину. – Куда вы направляетесь?

Та же, ответив смелым взглядом, сказала:

– А вы не догадались?

Она расправила тощие плечики и вытянула шею как-то неестественно, некрасиво. Острый подбородочек задрался, губы выпятились.

– Или только вы можете смотреть на него так…

– Как? – желание отвесить пощечину крепло.

– С вожделением, – ответила Мари. – Признаюсь, он видный мужчина. Я и не предполагала, что из того мальчишки получится такой… интересный собеседник.

Последние слова она произнесла с очаровательной двусмысленностью.

– Но неужели вы рассчитывали, – Мари шагнула к Анне, окинув ее презрительным взглядом, под которым Анна всецело ощутила собственную несуразность, – что он проявит к вам интерес? Теперь? Вы ведь не стали красивей, напротив…