Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

– Здесь очень холодно!

– В коридоре шкаф, открой его, вынь пальто, еще что-нибудь надень… будет тепло.

Я повернулся к выходу, задел плечом майку, висящую на веревке, она была жестяная от холода. В коридоре в шкафу висело чье-то старое пальто.

Вместе с пальто я взял облезлую чернобурку, обмотал ее вокруг шеи вместо шарфа. Вернулся в комнату.

Сел на стул у запертых дверей.

– Послушай, – сказал я. – Но это как-то не по-человечески…

– Извини еще раз, но я уже в процессе…

– Что это значит?

– Не могу тебе объяснить, но будет еще холоднее, учти…

– Скажи, кто были Никсон и королева Елизавета?

– Он был президент, а она…

– Я не об этом. Он был настоящий президент?

– Вначале мне казалось, что это Радамес, он же Самсонадзе, но потом он всё больше и больше становился президентом, то есть из него выходил Радамес и входил Ричард. Дядя Филимон если что-то себе воображал, это что-то всегда становилось реальностью…

В комнате стало гораздо холоднее. В бутылке лед посинел. Я взялся за пальто и плотнее прижал его к телу. Почувствовал во внутреннем кармане что-то бумажное. Заложил туда руку, вынул сверток – это была рукопись, озаглавленная “Радуга в глазах хромой собаки”, – толстенная рукопись, страниц четыреста-пятьсот, – как я не почувствовал ее тяжести, когда облачался в пальто?

Пролистав, понял: это то, что было утеряно Корнелием…

– Я нашел!

– Что?

– Рукопись “Радуги”, так она называется! Да?!

Я глядел в щелку, ожидая реакции. Ноги на кровати не шелохнулись.

– Где она была?

– В пальто, что висело в шкафу!

– А я ругал Соловьева… Ираклий, холод здесь опустился до межзвездных градусов, тебе не выдержать, иди в парк, там сейчас тепло… Прочти. Литератор я никакой, но жизнь Филимона Андреевича Квирикадзе, я думаю, тебе покажется интересной.

– Но почему ты замораживаешь себя?

– Иди и читай. Захочешь что спросить – возвращайся, только не наводи обо мне справки в дирекции санатория, там меня не любят и не понимают. Не ходи к ним, Ираклий…

Я заметил другую щель. Прильнул к ней. Увидел человека, лежавшего на постели. Воротник черного пальто скрывал подбородок. Узкое лицо, курчавые волосы, пышные усы утопали в огромной подушке.

Аккордеонист Корнелий глядел в потолок ясным, чистым взглядом – он видел кого-то, кого не видел я; так дети разглядывают ангелов, нарисованных на церковных куполах, – неотрывно, улыбчиво, блаженно.

Я встал, задержался на секунду около маршала Буденного. И вышел из комнаты.

Я шел, сжимая в руках рукопись. Пальто и черно-бурый лисий воротник я оставил в шкафу.

Мне, наверно, не стоило бросать аккордеониста при температуре, которая понижалась до черты “межзвездного холода”? Я оказался перед зарослями цветущего рододендрона, нырнул в них, неожиданно увидел яму и, потеряв равновесие, стал падать. Ударился обо что-то, подвернул ногу, было смешно и обидно. Ехать, чтобы упасть в яму и скулить от беспомощности!..

Я огляделся. Яма глубокая, заросшая мхом, рядом со мной валялись чугунный утюг, пустой пузырек из-под йода, тряпичная кукла с оторванной головой и множество рассыпанных страниц рукописи Корнелия.

Я поднял страницу 83.

Лучшего места для чтения я не разыщу: тихо, уединенно. Собака заглянула в яму, оса жужжала под ухом, вот и все помехи.

“Второе посещение бывшего президента США Анары” – прочел я и не сразу сообразил, что это глава о том, как Никсон вторично оказался в Анаре.

“…Филимон сидел на дне оврага Тартар, что-то считал на калькуляторе, шептал: «Ракетные установки СОФ-114, СОФ-214…» Смеркалось. Он услышал шаги, поднял голову. К нему приближался человек.

– Не узнаете?

– А-а-а-а… Ричард, президент Америки…

– Да, Ричард, но, увы, уже не президент Соединенных Штатов.

– Как так?

– Уотергейт! Читали, наверное?

– Читал. И что?

– Сняли с президентства!.. Не успел послать к оврагу оружие, как мы в прошлый раз договорились. Я даже с Леонидом Брежневым созванивался. У меня прямой телефон. Поднимаешь трубку – голос: «Але, Брежнев слушает…» Я ему всё о вашей идее рассказал, где овраг, кто вы…

Никсон разглядывает овраг.

– Помню, обещал показать тебе наш Гранд-Каньон… Жаль, не успел…

Никсон удрученно сжал губы.

– Ничего, Ричард… не унывай, мой дед говорил: «Солнце, что взойдет завтра, взойдет для нас». Ты – безработный, пойдем к нам в железнодорожное депо, устрою тебя проводником!

И стали они ездить в паре на поезде. И длилось это несколько месяцев. Они служили проводниками: дядя Филимон и Ричард Никсон разносили пассажирам чай, белье…”

Я оторвался от чтения листков и подумал: напрасно в Анаре закрыли сумасшедший дом. Только в голове обитателя психушки может родиться такая картинка: идет по коридору вагона проводник Ричард, бывший президент США, несет четыре стакана горячего чая, заглядывает в купе и спрашивает: “Чай пить будете?” За полчаса до прибытия поезда к станции назначения Ричард закрывает туалеты, чем вызывает постоянные ссоры, перебранку с поздно встающими пассажирами. Ричард собирает пустые бутылки из-под лимонада, пива, водки… Ричард с желтым флажком на ступенях вагона, Ричард покупает соленые огурцы, жареную курицу у торговок, приходящих на перрон с огромными провизионками, в которых бутылки с вином, домашний лаваш, соленья, куры – всё безумно вкусно. Ричард гоняет из вагона изображающих из себя глухонемых продавцов фотографий обнаженных девиц…

Жизнь была полна удовольствий, новых впечатлений. Люди вокруг него – это те самые “красные”. До этого он встречался с ними на высоком правительственном уровне.

Здесь, в поезде, он испытывал радость от бесконечных маленьких удовольствий.

Может, он родился, чтобы стать проводником? Может, он всю жизнь ошибался, ведя беспощадные битвы за власть…

Сидя в купе, разглядывая пейзажи, читая не дочитанные в детстве книжки, которые он брал из анарской библиотеки – Майн Рид, Стивенсон, – он был счастлив.

Он сознался Филимону Квирикадзе, что не испытывал такого блаженного состояния даже в минуты победы на президентских выборах, даже когда он стоял на трибуне, вокруг играли оркестры, колоннами маршировали девушки в коротеньких юбочках, сверкали вспышки фотоаппаратов, стрекотали кинокамеры, в воздухе пылали тысячи цветных шаров.

Филимон Квирикадзе был прекрасный напарник, внимательный, предупредительный к своему иностранному коллеге. Но иногда его заносило в политических дебатах, касающихся проблем разоружения. В такие минуты пассажиры слышали громкие голоса из купе, где сидели проводники.