Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока - Ирина Вертинская

– А вы знаете, когда у меня брали интервью советские журналисты, меня почему-то называли прогрессивным и все время спрашивали, что я могу сделать для борьбы за мир… Спасибо вам, что вы этого не делаете, – чуть склонил голову Курт, c хитринкой глядя на Феликса.

Моему дорогому другу Феликсу. Июль, 24, 1989 г. Автошарж-автограф великого Курта Воннегута. Эту реликвию Феликс хранит до сих пор

Разговор получился долгим и взаимно интересным. Говорили о смешном и о серьезном. О том, что Курт расположен к Андрею Вознесенскому и даже прощает ему бесконечные телефонные разговоры в своем присутствии; о том, что Рита Яковлевна Райт, переводчица Воннегута, превосходно знала немецкий и французский, а Курт до сих пор стесняется незнания русского языка; о том, что многие зарубежные издатели не удосуживаются платить гонорары всемирно признанным писателям, на что жаловался и Маркес; о том, что война и профессиональный солдат – это чудовищно; о том, что Курт – атеист и ему не нравится «примитивное христианство» Солженицына; о том, что у Курта есть редкая фотография, сделанная его женой, – смеющийся Александр Исаевич…

– Сейчас Солженицына в СССР стали печатать, – заметил Феликс. – И очень многие читатели ждали этого часа…

– Я считаю, что сегодня в мире два писателя самых знаменитых и значительных – это Маркес и Солженицын… – Курт сделал небольшую паузу и добавил, лукаво прищурившись, – и я.

– А есть у вас такое предчувствие, что в Америке должен появиться еще один выдающийся писатель, пророк?

– История нас учит, что предсказывать такое нельзя… Это случайность, может быть, даже тайна… Американец… редко видит живых русских писателей, зато самая влиятельная литература для него – русская. Толстой и Достоевский для него важнее, чем Марк Твен или Мелвилл. Я могу спросить любого американского автора: кем он хотел бы быть в истории литературы? И он ответит: «Чеховым!»

– А вы? – обрадовался Феликс небанальному пассажу.

– Мой любимый автор – Гоголь, – c довольным видом заявил Курт. – Вот Гоголем я хотел бы быть!

Они поговорили о непреходящей популярности русской классики в США, о том, что именно русский опыт американцы считают универсальным и приемлемым для всех.

– Нас, американцев, считают нетерпимыми по отношению к другим расам и национальностям, и я с этим согласиться не могу, – разволновался писатель. – Мы замечательны именно тем, что для нас не важно, к какой национальности или расе принадлежит человек. Скажем, если бы мы встретились на каком-то пароходе и поговорили час, мы бы подружились. Наверное, зашел бы разговор о наших детях, о семейных делах, и я бы даже не задумался, кто передо мной: немец, вьетнамец или русский…

Журналистская удача не изменяла Феликсу в тот приезд. В Саутхемптоне ему удалось встретиться и с сыном барона Врангеля – одного из самых влиятельных белогвардейских военачальников, которого мстительная Советская власть настигла в Брюсселе в 1928 году. По одной из версий, подтвержденной главным идеологом перестройки Александром Яковлевым в книге «Сумерки», засланный агент НКВД намеренно заразил туберкулезом давнего недруга коммунистов. Нет ничего удивительного в том, что семья Врангеля наотрез отказывалась от любых контактов с представителями СССР. Феликс вообще был первым русским «оттуда», которого Врангель-младший, отмечавший в те дни именины, принял у себя, а потом даже провел по дому и показал редчайшие фотографии отца, развешанные по стенам. Свою роль сыграли рекомендация известной среди русской эмиграции первой волны семьи Пущиных-Небольсиных-Хлебниковых и личное обаяние журналиста. Правда, от интервью именинник все-таки отказался – у кровной обиды долгая память. Недаром девизом рода Врангелей было недвусмысленное: «Frangas, non flectes» (Сломишь, но не согнёшь – лат.).

Тем же летом Феликс стал первым представителем советской прессы, кому повезло пообщаться c потомком царского рода. Аркадий Ростиславович Небольсин состоял в Американском обществе по охране русских памятников культуры. Однажды за беседой о знатных родах и фамилиях заговорили о Великой княжне Вере Романовой, дочери Великого князя Константина Константиновича Романова, известного любителям русского романса под поэтическим псевдонимом «К.Р.».

– Кстати, Феликс, – заметил Михаил Хлебников, – сам Бог тебе велит повстречаться – она живет неподалеку. У вас, в России, о ней, наверное, забыли, а между тем она самая близкая убиенному Императору родственница… К тому же, возможно, она последняя из оставшихся в живых людей, общавшихся с Николаем II… Только она не принимает незнакомых людей, мы сами отвезем тебя к ней.

Памятная встреча состоялась в знаменитом Толстовском фонде, в здании которого Ее Высочеству Великой княжне – из всех потомков Царской семьи только Вера Константиновна имела право носить этот титул – выделили две небольшие комнаты. С восторгом первооткрывателя Феликс слушал Веру Константиновну, с замиранием сердца прикасался к семейным реликвиям Дома Романовых и любовался коллекцией оловянных солдатиков, которую княжна начала собирать еще в детстве… Вспоминая ту давнюю жизнь в Петербурге, Вера Константиновна рассказала, что главной чертой Царской семьи была скромность: «Дети воспитывались в почитании, смирении, воздержании. Девочки вроде бы стеснялись своих титулов, и домашние их звали по именам. Платья со старших донашивали младшие, в быту у них не было ничего лишнего». Вера Константиновна с грустью поведала о трагической судьбе многих продолжателей царского рода, о леденящем душу убийстве родных в Алапаевске. «Много раз приходил ко мне сон: будто стою я спиной у какой-то ямы и меня сейчас расстреляют, – призналась она. – А когда просыпалась, всякий раз боялась открыть глаза».

– Скажите, вы верите, что сейчас готовятся похороны именно Царской семьи? Не возможна ли здесь фальсификация? – задал Феликс актуальный вопрос.

Один из пригласительных билетов на заседание столичных библиофилов, организованных неугомонным книголюбом. Темой этой встречи стала трагическая судьба русской библиотеки в Париже, которая до сих пор волнует многих причастных к книжному братству

– Скажу одно: все происходящее вокруг останков семьи Императора определенные силы используют во имя косвенных и темных целей.

– Политические интриги?

– Милый мой, я живу по Тютчеву: «Умом Россию не понять…» Но я верю в Россию. Потому что Россия всегда сама себя спасала…

Семейные реликвии дома Романовых Феликсу доведется увидеть еще раз. Как-то, уже на заре XXI века, Феликсу позвонил приятель и попросил взглянуть на архив, случайно попавший в руки некоего «нового русского». В небольшом офисе в центре Москвы Феликс снова увидел знакомые альбомы, книги и дагерротипы – те самые, что когда-то с трепетом рассматривал у Великой княжны. «Как все это могло попасть в частные руки?» – недоумевал журналист. Ему показалось, что нынешний обладатель реликвий – «холодный» покупатель и он же «холодный» продавец – задумал предложить журналисту сделку. Но торга не получилось – слишком велика оказалась запрошенная сумма. Феликс посоветовал хозяину офиса обратиться в представительство Дома Романовых в Москве, а сам купил на память о встрече в Толстовском фонде лишь милую открыточку, датированную 1901-м годом, с поздравительной надписью: «Cъ днемъ Ангела, милая Олечка. Твоя фрейлина». Поскольку фрейлины находились в свите только царственных особ, Феликс предположил, что ему в руки попала открытка, адресованная Великой княжне Ольге Николаевне, дочери Николая II.