Рыцарь без позывного - Бебель

При подъеме на первый этаж он едва не столкнулся со спускающимся караульным. Тот, увидав бодрого десятника, усмехнулся в пышные усы и подивился его самостоятельному пробуждению.

— Это вас, молодых, все на боковую тянет. А нам, старикам, спать уже некогда... — отмахнулся «старик» и, огладив едва тронутую сединой шевелюру, уселся за широкий стол.

Сквозь каменные бойницы проникал лишь тусклый свет уличных фонарей и если бы не разожженная караулом печь, то десятник не смог бы разглядеть даже поданную ему ковригу с капустной похлебкой.

Аккуратно приняв черствый хлеб с выдолбленной полостью, северянин взялся за завтрак. Капуста и свинина оказались слегка разварены, но аппетит портила не стряпня караула, а переливающийся в свете печи бердыш. Остро заточенное лезвие пробуждало неприятные воспоминания в сознании городового. Слишком часто ему приходилось сталкиваться с подобным оружием. Порой в качестве палача, порой жертвы.

Десятник не обвинял молодого напарника в излишней жестокости, проявленной вчера к молодой хрупкой девушке. Он разделял его горе и понимал жгучую жажду мести, терзающую юношеское сердце. Убитые матери, поруганные сестры, сожженные дома, и погибшие на плахе братья до сих пор будоражили северную кровь, требуя мщения. У каждого земляка старше двадцати найдутся схожие истории.

Десятник не мог похвастаться грамотой или ученостью, но это не мешало понимать, что вековые раны Бурого простора будут заживать еще не одно поколение. И покуда в памяти северян не растворятся совершенные над ними преступления — ни о каком-то примирении, и мечтать не стоит.

На юге те времена носили множество названий. Кто называл это усмирением, кто искуплением, — но кровь пахнет кровью, а рабство остается рабством, как не обзови.

В отличие от большинства городовых в Грисби, десятник помнил времена до восстания. Помнил, какой суд вершили южане над Простором, помнил как оказался в шаге от смерти, когда его голова коснулась плахи и помнил низкий, до боли в висках, гул боевого рога. Стоило ли удивляться, что чудом уцелевший и обуреваемый гневом юноша, немедленно присоединился к восстанию? Что вместо траура по загубленным сестрам и слез о сожженном доме, он предпочел месть и кровь?

За век под гнетом захватчиков, в Просторе то и дело вспыхивали мятежи. Из-за голода, из-за жадности южан, от отчаяния и нищеты. Каждое из них тонуло в топоте и ржании закованных в сталь лошадей. За сотню лет ни один мятеж не принес ничего кроме горя и новых поборов южных лордов. Все больше юных дев угоняли за мост, все сильнее трещали оси перегруженных южных обозов, все разрастались горы вывозимых руд и драгоценностей, усеянный потом и кровью северян. Цены и жадность южных торгашей росли столь же скоро, сколь и запреты на охоту да возделывание полей.

Но в то утро, ощущение теплой от чужой крови плахи, уступило место низкому протяжному гулу. Разрезая зачинающуюся зарю блеском тысяч копий и трубя в старинные загнутые рога, явились призраки давно забытой эпохи. Заледенелый снег вновь украсился отражением ярко-красных кафтанов, а марш десятка полков и рев тысяч глоток погрузил залитую смертью площадь в немую тишину. В давно разрушенную столицу Бурого простора, вновь вступали настоящие правители севера.

Потомки Рориков, чей род уже с век считался погибшим при падении Калинпоста, вдруг оказались живыми, полными сил да при десятитысячной дружине. Спустя почти сотню лет, наследники великих князей вновь вошли в снега Простора и одни лишь слухи о близости немногочисленной, но крепко сбитой армии, призывали северян к оружию.

Некогда разрозненные очаги бунтарства, вдруг перестали быть лишь досадными издержками для захватчиков, заставив их начать новый «северный поход». Однако, в этот раз, конелюбам пришлось биться с северянами один на один, не рассчитывая на помощь иных земель.

Без поддержки остальных великих домов, иноземные войска тонули в снегах, голодали в фортах и гибли от бесконечных налетов разъяренных северян. Спустя несколько лет после появления у разрушенных стен столицы нового князя — мост, как и весь ров, вновь оказался во владениях Простора. Последовавший южный бросок, взятие Грисби, вторжение из-за Закатного моря и объявление о прекращении войны размылись в голове десятника. Но тепло плахи и истошное ржание испуганных лошадей до сих пор приходили по ночам. Как и блеск влажных янтарных глаз, воззрившихся на него из толпы.

— Хоть бы на сале поджарили, лодыри... — фыркнул напарник, прислоняя новенькое, без единой зазубринки, копье к столу и принимаясь за точно такую же ковригу с похлебкой. — Десятник, знаешь чего конелюбы такие мелкие, а? — тут же обратился он к мужчине. — Тому, что мяса почти не едят! Ледников у них нема — портится споро. Вот они все росточком от горшка два вершка...

— Ты, паря, в городовые вступил, али в книгочеи? Сызнова будешь носом в патруле клевать?

— Та не, я так... Часок перед отбивкой... Надо же было поглазеть, чавой там за книжонки у колдуньи... То бишь, у шарлатанки в сумках были? — покраснев словно редис, молодой с удвоенной силой заработал деревянной ложкой.

— Смотри у меня... Воришку на празднике прощелкаешь, — до весны на дозорной башне куковать будешь. — погрозил командир.

Покончив с завтраком и перекинувшись парой слов с караулом, стражники поспешили на занятую утренней зарей улицу. Им еще предстояло пройтись по переулкам возле городской площади и убедиться, что с вечера нигде не осталось неубранного лотка, брошенной телеги или парочки уснувших забулдыг.

— Это от «мантикоры»? — повесив на пояс флягу красным вином, молодой ткнул наконечником копья в сторону широкого пролома в городской стене.

— Неа. То подкоп. — десятник приблизился к объемной бочке с колодезной водой и откупорил флягу. — Ты бы лучше воды набрал, а не эту гадость южную. Весь же день на ногах проведем...

— Тогда это от «мантикоры»? — молодой быстро указал в сторону обрушившейся башни у самых ворот.

— Неа, эта еще до нас порушилась.

— Тогда может эта...

— Да не мельтеши ты, дай воды набрать! — оборвал десятник и, повесив на пояс внушительную кожаную флягу, повел напарника по улице. — Не водилось у нас «мантикор», то сказки скоморошьи, дабы штурм покрасивше поднести. Была одна дура, да треснула после первого же выстрела. Дуги не выдержали, разломились. Лопатами да киянками орудовали, вот и весь сказ.

— Да ну, брехня! Нельзя за неделю город киянкой взять...

— Прикажут — возьмешь. Киянку в зубы да копай. Думаешь, осада это когда «мантикоры»,