Невеста - Карина Демина

И получить красивый черный алмаз, который сохранит энергию. Наверное, они очень ценились. Я могла бы унести с собой состояние, но почему-то не сумела притронуться к мешочку с камнями, висевшему на шее Матери-жрицы.

Но Оден молчит, и я отвечаю на третий, незаданный вопрос:

— И да, пожалуй, я могла бы… то есть мы могли бы… скорее всего, тебе стало бы легче… Живое железо не вернется, но то, что нанесено лозой, лоза излечит. Метки снимет.

Купание начинало сказываться.

Мне было холодно. Мне было настолько холодно, что зуб на зуб не попадал.

— И да, я понимаю, что это — разумное решение. Я думала…

— Но тебе страшно?

— Да.

— Из-за того, что ты видела в храме.

Не столько видела, сколько слышала. Голос Ниоры, такой тихой маленькой Ниоры, наполнял чашу зала. Он — струна, которая вот-вот оборвется, но ее заставляют звучать громче, страшнее. И когда наступает тишина, я затыкаю уши, чтобы не слышать уже ее.

— Да.

Нет, я понимаю, что храм — это храм, что он далеко и вряд ли кто-то сумеет повторить тот ритуал. Что в жизни все происходит иначе — девушки возвращались веселыми, смеялись, краснели и принимали поздравления. Их приглашали в дом, зазывая с ними удачу. Даже эхо той дареной силы — это много.

Бояться на самом деле нечего. И Оден — не самый худший вариант.

Я могу поймать молнию.

Остаться на безымянном поле за околицей безымянной же деревни.

Попасться охотникам…

…или какому-нибудь ненормальному, который решит достигнуть бессмертия, искупавшись в крови девственницы-альвы. Хотя последние два варианта вполне друг с другом согласуются. Главное, чтобы у ненормального деньги имелись.

А к Одену я где-то даже привыкла. Он же сгреб меня в охапку вместе с плащом и сказал:

— Спокойно, я просто не хочу, чтобы ты замерзла.

Я спокойна. Почти. И просто предупреждать надо.

На поляне он устроился под деревом, как раз под тем суком, на котором я отдыхала не так давно. Оден набросил второй плащ, но выпускать не собирался.

— Без твоего согласия ничего не будет. Если тебе станет легче, я дам слово.

— Не надо.

Как ни странно, но я ему верю. Возможно, это глупость, но… кому-то ведь надо верить.

— Ты очень наивная.

Его рука забирается под плащ. Ладонь широкая, хватает, чтобы накрыть полспины, и теплая. Наверное, именно это тепло и заставляет меня сидеть на месте, пусть и хотелось сбежать на другой край поляны. Или еще дальше.

— Как ты попала в храм? Потерпи, сейчас холод отступит. Я тебя больше не отпущу далеко. И недалеко тоже.

Бессмысленное обещание, мы оба это знаем.

— Мама отдала…

Знала ли она, что нас ждет? Догадывалась, иначе зачем шептала мне о том, что надо бежать, при любой возможности — бежать.

— Почему? Это тоже… обычай альвов?

Голос Одена звучит глухо. Кажется, он готов вынести маме приговор. Жаль, уже темно и я не вижу выражения его лица.

А ему темнота привычна, если, конечно, к такому возможно привыкнуть.

— Нет. Не обычай. Шанс выжить.

Он не понимает. А мне или от холода, или от страха хочется говорить, именно здесь и сейчас, потому что еще немного — и желание пройдет. Я ведь привыкла молчать, да и… слушателей не было.

И говорю.

Про старые конюшни, куда сгоняли «нечистых по крови». И про дорогу — идти приходилось пешком. Тоже было начало лета, жара… кто-то не выдерживал, но слабых добивали.

Я впервые увидела, как умирает человек.

Сколько в нем было чужой крови? Одна восьмая? А то и меньше. И выглядел он именно человеком, благообразным стариком с острой бородкой, которую по утрам расчесывал костяным гребнем. Он утверждал, что в любой ситуации нужно оставаться собой. И еще смешно картавил.

Он носил тяжелые ботинки, новые, которые натирали. И однажды отказался идти.

Уговаривать не стали.

Потом был лагерь — переплетение колючей лозы, из которой поднимались белые штанги смотровых площадок. И широкая полоса разрыхленной земли с зелеными ростками разрыв-цветов.

А по ту сторону забора — собаки, обычные, четвероногие, лютые до пены на клыках.

И сортировка.

Приказ раздеться. Одежду уносят. Смывают пыль. Взвешивают. Замеряют. Лезут в рот, проверяя, здоровы ли зубы. Кого-то уводят.

Одних направо — этим повезло, их сочли полезными.

Других налево — слабые, которых добивают тут же. Мама прижимает меня к себе, уговаривая не смотреть. Я же держу ее за руку, боясь, что нас разлучат.

Оставляют вместе. Выдав серую одежду, перегоняют в барак.

Потом были дни… много дней. Работа. Норма и страх до нормы недотянуть. Еда, которой становилось раз от раза меньше. И мамины попытки меня подкормить.

Зиму мы пережили потому, что ей удалось понравиться охраннику. Он устроил и ее, и меня на кухню. Конечно, воровать не получалось — я попробовала и была наказана, — но было тепло, и ночевали не в бараке, а в закутке при котельной. В дежурство Лоуто маме перепадали хлеб, масло, сыр и даже шоколад… мы его прятали под половицей и ели понемногу.

Жаль, что весной Лоуто перевели.

— А твой отец? — Оден сжал меня так, что еще немного, и кости захрустят.

— Он попросился в лагерь, чтобы не расставаться с нами… и осенью умер. Простуда. Он был очень хорошим, только слабым…

И если бы не я, мама ушла бы за ним сразу.

Потом стало совсем плохо. Работы почти не было, зато появился слух, что вот-вот подпишут приказ о ликвидации. И пайки, без того урезанные до минимума, вскоре вообще отменят.

Изящное ландо появилось у лагерных ворот тогда, когда мама почти решилась на побег. Она понимала, насколько безумна эта затея, — хватало желавших перебраться за ограду, а выживших не было, — но не могла упустить и призрачного шанса.

Все изменилось резко.

Я помню, что ландо показалось мне чем-то чудесным. Лаковое, игрушечное почти, на огромных колесах. Сверкают рессоры и бронзовые накладки на дверях. Покачивается белоснежный зонт, защищающий от солнца нежную кожу альвы.

Начальник лагеря суетится, спеша угодить госпоже.

Она обратилась сама.

Сказала, что лагерь обречен, ибо милосердие королевы, которая оставляла жизнь потенциальным предателям, иссякло. Но все же шанс есть.

Храм Лозы Первозданной готов предоставить укрытие девушкам. Тем девушкам, в ком есть кровь альвов, не меньше четвертой части. При условии, что девушки сохранили девичество.