Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 3. 1961-1963 - Аркадий Стругацкий

– Камилл… – сказал Роберт сипло и закашлялся.

Все с недоумением смотрели на него.

– В чем дело? – резко спросил Маляев. – Что с вами, Скляров, почему вы в таком виде?

Роберт подошел к столу и, уперев грязные кулаки в какие-то бумаги, сказал ему в лицо:

– Камилл погиб. Его раздавило.

Стало очень тихо. Глаза Маляева сузились.

– Как раздавило? Где?..

– Его раздавило птерокаром, – сказал Роберт. – Из-за ваших драгоценных ульмотронов. Он мог спокойно спастись, но он помогал мне таскать ваши драгоценные ульмотроны, и его раздавило. А ваши ульмотроны я бросил там. Подберете их, когда пройдет Волна. Понимаете? Бросил. Они там сейчас валяются…

Ему сунули стакан воды. Он взял стакан и жадно выпил. Маляев молчал. Его бледное лицо стало совсем белым. Карл Гофман бесцельно перебирал какие-то схемы и не поднимал глаз. Пагава поднялся и стоял с опущенной головой.

– Очень тяжело… – сказал, наконец, Маляев. – Это был большой человек. – Он потер лоб. – Очень большой человек. – Он снова поглядел на Роберта. – Вы очень устали, Скляров…

– Я не устал.

– Приведите себя в порядок и отдохните.

– И это все? – горько спросил Роберт.

Лицо Маляева стало прежним – равнодушным и жестким.

– Я задержу вас еще на одну минуту. Вы видели Волну?

– Видел. Волну я тоже видел.

– Какого типа Волна?

В мозгу Роберта что-то сдвинулось, и все стало на привычные места. Был властный и умный руководитель Маляев, и был его вечный лаборант-наблюдатель Роберт Скляров, он же «Юность Мира».

– Кажется, третьего, – покорно сказал он. – Лю-волна.

Пагава поднял голову.

– Хорош-шо! – неожиданно бодро сказал он. И сейчас же скис, облокотился на стол и вяло сел. – Ай, Камилл, ай, Камилл, – забормотал он. – Ай, бедняга!.. – Он схватил себя за большие, оттопыренные уши и принялся мотать головой над бумагами.

Один из биологов, опасливо косясь на Роберта, тронул Маляева за локоть.

– Виноват, – сказал он робко. – А чем это хорошо – Лю-волна?

Маляев перестал, наконец, сверлить Роберта жестким взглядом.

– Это значит, – сказал он, – что погибнет только северная полоса посевов. Но мы еще не уверены, что это Лю-волна. Наблюдатель мог ошибиться.

– Ну как же так? – заныл биолог. – Договаривались же… У вас есть эти… «харибды»… Неужели нельзя остановить? Какие же вы физики?

Карл Гофман сказал:

– Возможно, удастся погасить инерцию Волны на линии дискретного перепада.

– Что значит «возможно»? – воскликнула незнакомая женщина, стоявшая рядом с биологом. – Вы понимаете, что это безобразие? Где ваши гарантии? Где ваши прекрасные разговоры? Вы понимаете, что вы оставляете планету без хлеба и мяса?

– Я не принимаю таких претензий, – холодно сказал Маляев. – Я вам глубоко сочувствую, но ваши претензии должны быть адресованы Этьену Ламондуа. Мы не ставим нуль-экспериментов. Мы изучаем Волну…

Роберт повернулся и медленно пошел к двери. И нет им никакого дела до Камилла, думал он. Волна, посевы, мясо… За что они его так не любили? Потому что он был умнее их всех вместе взятых? Или они вообще никого не любят? В дверях стояли ребята, знакомые лица, встревоженные, печальные, озабоченные. Кто-то взял его под локоть. Он поглядел сверху вниз и встретился взглядом с маленькими грустными глазами Патрика.

– Пойдем, Роб, я помогу тебе отмыться…

– Патрик, – сказал Роберт и положил руку ему на плечо. – Патрик, уходи отсюда. Брось их, если хочешь остаться человеком…

Лицо Патрика страдальчески искривилось.

– Ну что ты, Роб, – пробормотал он. – Не надо. Это пройдет.

– Пройдет, – повторил Роберт. – Все пройдет. Волна пройдет. Жизнь пройдет. И все забудется. Не все ли равно, когда забудется? Сразу или потом…

За спиной уже совершенно откровенно ругались биологи. Маляев требовал: «Сводку!» Шота кричал: «Не прекращать замеры ни на секунду! Используйте всю автоматику! Прах с ней, потом бросите!»

– Пойдем, Роб, – попросил Патрик.

И в этот момент, перекрывая говор и крики, в диспетчерской загремел знакомый монотонный голос:

– Прошу внимания!

Роберт стремительно обернулся. У него ослабели колени. На большом экране диспетчерского видеофона он увидел уродливую матовую каску и круглые немигающие глаза Камилла.

– У меня мало времени, – говорил Камилл. Это был настоящий, живой Камилл – у него тряслась голова, шевелились тонкие губы и двигался в такт словам кончик длинного носа. – Я не могу связаться с директором. Немедленно вызывайте «Стрелу». Немедленно эвакуируйте весь север. Немедленно! – Он повернул голову и посмотрел куда-то вбок, и стала видна его щека, испачканная пылью. – За Лю-волной идет Волна нового типа. Вам ее…

Экран ослепительно вспыхнул, что-то треснуло, и экран померк. В диспетчерской стояла гробовая тишина, и вдруг Роберт увидел страшные, прищуренные на него глаза Маляева.

На Радуге был только один космодром, и на этом космодроме стоял только один звездолет, десантный сигма-Д-звездолет «Тариэль-Второй». Он был виден издалека – бело-голубой купол высотой в семьдесят метров сияющим облачком возвышался над плоскими темно-зелеными крышами заправочных станций. Горбовский сделал над ним два неуверенных круга. Сесть рядом со звездолетом было трудно: плотное кольцо разнообразных машин окружало корабль. Сверху были видны неуклюжие роботы-заправщики, присосавшиеся к шести баковым выступам, хлопотливые аварийные киберы, прощупывавшие каждый сантиметр обшивки, серый робот-матка, руководивший дюжиной маленьких юрких машин-анализаторов. Зрелище это было привычное, радующее хозяйственный глаз.

Однако возле грузового люка имело место явное нарушение всех установлений. Оттеснив в сторону безответных космодромных киберов, там сгрудилось множество транспортных машин всевозможных типов. Там были обычные грузовые «биндюги», туристские «дилижансы», легковые «тестудо» и «гепарды» и даже один «крот» – громоздкая землеройная машина для рудных разработок. Все они совершали какие-то сложные эволюции возле люка, теснясь и подталкивая друг друга. В стороне, на самом солнцепеке, стояли несколько вертолетов и валялись пустые ящики, в которых Горбовский без труда узнал упаковку ульмотронов. На ящиках грустно сидели какие-то люди.

В поисках места для посадки Горбовский начал третий круг и тут обнаружил, что за его флаером по пятам следует тяжелый птерокар, водитель которого, высунувшись по пояс из раскрытой дверцы, делает ему какие-то непонятные знаки. Горбовский посадил флаер между вертолетами и ящиками, и птерокар тотчас же очень неловко рухнул рядом.