Берсерки. Воины-медведи древнего Севера - Вольфганг Акунов

При всей эгалитарности, обычной в закрытых воинских общинах, комитат располагал также и системой иерархических отношений. Об этом тоже говорит Корнелий Тацит: вождь определяет роль и значение каждого члена своей свиты в зависимости от своего к ним уважения, дружинники делают все, что в их силах, чтобы добиться большего расположения со стороны вождя. Согласно Корнелию Тациту, а также Аммиану Марцеллину, внутри комитата существует иерархическая дихотомия (в этимологическом смысле этого термина), то есть проводится четкое разделение, с одной стороны, между старыми и опытными воинами («старшей дружиной», «боярами», «княжьими мужами» в княжеских дружинах Древней Руси) и юношами («отроками», «младшей дружиной», «детскими» — в княжеских древнерусских дружинах) — с другой. Молодежь выходит из-под опеки старших, только совершив какой-либо смелый поступок, в котором совмещено духовно-символическое и функционально-техническое содержание, например убийство врага, волка, кабана или медведя. Иными словами, речь идет о стратификации по возрастным категориям, в данном случае являющимся также категориями компетентности. Переход из одной категории в другую происходит посредством особых инициационных (посвятительных) испытаний.

Правда, сама по себе воинская группа, учитывающая возрастную категорию, мало о чем говорит. Такова, например, структура римского легиона. То же можно сказать и о ритуальной практике, знаменующей переход из одной возрастной категории в другую. Но о многом говорят нам родственные отношения, которые устанавливаются между вождем и рядовым членом свиты, а также между наставником и учеником. Возьмем хотя бы пример той же исландской «Саги о Вель-сунгах», где кровное и инициационное родство (трудно предположить, что речь здесь идет о простом совпадении) совмещены в отношениях Сигмунда и Синфьотли. Пожалуй, это лучше всего заметно в словоупотреблении. Так, в меровингских источниках для обозначения спутника военного вождя, дружинника, нередко применялся римский термин «пуэр» (puer, ребенок, мальчик, сын), являющийся калькой с древневерхненемецкого «дегана» (degana), связанного в свою очередь с греческим «текна» (tekna) — «дети», и, следовательно, указывающий на факт искусственного усыновления. Аналогичная ситуация и с древнескандинавским термином «нид(р)» (nidhr, сын). Этим словом в раннесредневековой Норвегии называли члена королевской свиты. То же самое мы наблюдаем в делении англосаксонского комитата на «дугод» (dugodh, ср. совр. нем. «тугенд», Tugend — «добродетель»^ у римлян — «вири» (viri — «мужчины», «мужи»), и на «геогод» (geogodh — ср. совр. нем. «югенд», Jugend), у римлян — «ювенес» (juvenes — «юноши», «отроки»). Руническая надпись, высеченная на камне, найденном в Норвегии, говорит о члене дружины-комитата, (очевидно холостяке), схоронившем своего «юношу», то есть своего «сына». Здесь тоже пример ритуально-инициационной связи, вполне реальной как в юридическом, так и человеческом смысле.

Германский обычай усыновления был отмечен римскими авторами, которые в сопоставлении с принципами усыновления в римском праве подчеркивали, что он имеет почетный характер и не влечет за собой каких-либо последствий в собственно юридическом смысле.

Римляне считали «усыновление по оружию» обычаем племен, вытекающим из самого характера жизни этих племен. Напомним о германском ритуале присяги: у мужчин принято клясться «оружием» (отсюда идет позднейший обычай клясться, или присягать, на мече), у женщин — «сосцами» или «грудью». Нельзя не обратить внимания на глубокую обоснованность этого ритуала. Членами рода становятся рожденные женщиной, принадлежащей данному роду. Сыновьями же военного вождя (у норманнов-скандинавов — хавдинга, хевдинга, хевдунга), или членами его свиты, можно стать благодаря как бы происходящему через ритуал «рождению» сына мужчиной при помощи специфически военного атрибута — оружия. Однако усыновление создает взаимосвязанную систему прав и обязанностей отца и сына «по оружию», равную той, которая действует внутри семьи. И прежде всего, разумеется, право-обязанность «фейды», или «файды» (Fehde) — «мести» и «блутрахе» (Blutrache) — «кровной мести», в которое оказываются вовлеченными все без исключения члены группы. Можно наблюдать как внутри родовой общины, так и внутри дружины-комитата — своеобразное «возмещение» пролитой крови, или, лучше сказать, совершение особого типа мести, когда искупление пролитой крови достигается посредством акта насилия, равнозначного тому, который был предпринят в отношении жертвы, кровь «возмещается кровью». Речь идет не столько о возмещении ущерба как такового, сколько о ритуальном прекращении вражды.

Еще раз напомним: во-первых, благодаря связи между членами рода или комитата люди, принадлежащие к одной и той же группе, считаются не просто равными, но и одинаковыми, взаимозаменяемыми элементами жизненной силы, ущерб которой должен незамедлительно возмещаться; во-вторых, род как общность, основанная на крови, а комитат как общность, основанная на ритуале, заключают в себе такую связь, которая продолжается и после смерти, поэтому родственник или товарищ убитого может заменить его и продолжать бой с противником.

Мертвый воскресает в родственнике, в извечном существовании и неуничтожимом равенстве родовой организации. Семейная группа, равно как и воинская семья германцев, благодаря своей структуре, способны к расширению, вбирая в себя вновь приобретенных родственников или новобранцев. Нельзя допустить, чтобы хоть сколько-нибудь пострадала жизненная сила общности. Каждый погибший должен быть возмещен. Сама кровная месть, служа целям умиротворения жертвы и восстановления попранной групповой чести, направлена на то, чтобы обеспечить этой группе солидарность со стороны погибшего ее члена, а также и его самого не оставить без своей помощи. Позитивным или негативным объектом мести являются не отдельные личности, а сообщества. Поэтому вряд ли покажется странным, что месть иногда обрушивалась на лиц, не причинивших группе никакого вреда. Как индивиды, они ни в чем не были повинны. Однако они были связаны с обидчиком определенными отношениями солидарности. Неудивительно, что убийца может быть иногда принят в группу, членом которой была его жертва. Германская ментальность абстрагировалась от отдельных личностей.

Месть за погибшего родственника или товарища свершалась не ради него лично, а во имя «жизненной силы» группы, к которой он принадлежал и которой был нанесен ущерб пролитием его крови. Германцы не сомневались в том, что лучший способ отомстить противнику и возместить нанесенный им ущерб — «заключить» обидчика в группу жертвы. К тому же подобный способ улаживать конфликт подчас совпадал с намерением самого обидчика овладеть не только силой, но и личностными чертами, признаками жертвы, в известном смысле «превратиться в убитого им», чтобы избежать мести с его стороны (из иного мира), ибо самому себе он не станет вредить. Итак, цель заключалась в том, чтобы как можно быстрее «воскресить» в себе самом поверженного противника. Становится понятным глубокий смысл поведения гомеровского воина, обряжающегося в доспехи убитого им противника, феодальный обычай пользоваться оружием и доспехами убитого врага или противника, побежденного на турнире.

Проясняется природа таинственного и трогательного отеческого чувства, испытанного в «Илиаде» Приамом, когда он беседовал с Ахиллом — убийцей своего сына Гектора, и сыновье чувство убийцы по отношению к отцу своей жертвы. Чувство, совершенно чуждое христианскому прощению, однако внешне весьма его напоминающее.