Наука в поисках Бога - Карл Эдвард Саган

Без ответа на этот вопрос жизнь кажется нам если не невозможной в буквальном смысле, то по крайней мере намного более тяжелой. Вполне логично, что человек стремиться уяснить свое место во Вселенной, такой потрясающей и необъятной. Не менее логично и стремление понять что-то о себе самих. Учитывая, какие мощные процессы протекают в нашем подсознании, можно понять, что от нас скрыта значительная часть нашей собственной сущности. И вот это разнонаправленное исследование — глубин собственной натуры и глубин Вселенной — и есть, по самому большому счету на мой взгляд, цель человеческого существования.

Своим успехом как вида мы определенно обязаны в первую очередь разуму, а не эмоциям, поскольку эмоциями совершенно точно обладают очень и очень многие виды животных. Очень и очень многие виды животных в разной степени обладают и разумом. Тем не менее успешно выживать нам помогает именно разум — интерес и способность к познанию и раскрытию тайн вкупе с практической активностью и инженерным талантом. Потому что мы, бесспорно, уступаем другим видам в скорости, в мимикрии, в способности копать, в плавании, в умении летать. Мы всего лишь умнее. И по крайней мере до изобретения оружия массового уничтожения именно благодаря умственным способностям у нашего вида наблюдался устойчивый — даже экспоненциальный — прирост численности. За последние несколько тысячелетий человеческое население планеты увеличилось намного более чем в сотню раз. Человек установил свои форпосты не только на всех континентах, включая Антарктиду, но и в океанских глубинах, и на околоземной орбите. И если мы не уничтожим сами себя, то, очевидно, продолжим двигаться в том же прогрессивном направлении и в конце концов начнем заселять соседние планеты.

Еще мне кажется очевидным, что через тысячу лет историки — если они еще останутся — будут оглядываться на наше время как на поворотный момент, развилку в истории человечества. Потому что если мы уцелеем, то наш век будет вспоминаться как период, когда мы могли уничтожить свой род, но одумались и сумели этого избежать. Это будет период, когда планета сплотилась. И еще он запомнится тем, что мы медленно, осторожно, с перерывами запускали своих первых посланцев-роботов к соседним мирам, чтобы затем последовать за ними лично.

Все эти деяния беспрецедентные и экстраординарные. Никогда прежде у нас не было возможности уничтожить самих себя и, соответственно, не было этической и моральной ответственности по предотвращению такого исхода. На время, в которое нам довелось жить, нужно смотреть следующим образом: сотни тысяч или миллионы лет назад мы начинали как первобытные кочевники, испытывающие привязанность лишь к своей очень крохотной, по современным меркам, группе. Типичное охотничье-собирательское племя насчитывало около 100 человек, так что типичный обитатель нашей планеты ощущал своими лишь сотню или несколько сотен соплеменников.

Трогательную узость мышления отражают самоназвания этих крошечных племен, означающие в переводе «люди», «народ», «человеческие существа», — и такое наблюдается по всему миру. Все остальные племена для них никакие не люди, не человеческие существа, не народ. Они что-то другое. Нет, это не значит, что между племенами шла непрекращающаяся вражда, как считал, например, Томас Гоббс. Есть все основания полагать, что значительная часть этих первобытных сообществ была кроткой, спокойной, миролюбивой, не склонной к систематической бюрократизированной агрессии, которая стала функцией государства в более поздние времена.

Со временем племена сливались — иногда добровольно, иногда против воли, и группа, с которой человек идентифицировал себя и к которой испытывал привязанность, увеличивалась. Дальнейшее известно всем, кто изучал историю цивилизации: объектом самоидентификации для человека служит сперва более крупное племя, затем город-государство, оседлый народ, империя. Сегодня типичный обитатель планеты являет собой пеструю смесь самых разных политических, экономических, этнических и религиозных привязанностей, принадлежа при этом к группе или группам, состоящим из сотни миллионов людей или более. Мы видим устойчивую тенденцию, и если она не прервется, наступит время, возможно в самом недалеком будущем, когда типичный обитатель планеты будет идентифицировать себя со всем человечеством, то есть будет считать себя просто землянином.

Чем больше мы смотрим на Землю со стороны, чем глубже осознаем, насколько это тесный, хрупкий мир, построенный на взаимозависимости, тем быстрее у нас укоренится чувство общности. При всех недостатках международных организаций тем не менее поразительно, что в наше время, в текущем столетии и нескольких предшествующих, но в первую очередь все-таки в этом, организации международного уровня, включающие практически все страны мира, разрослись и продолжают существовать, и мы, конечно, не ждем от них совершенства. Их недостатки — следствие их новизны как института, а также нашего собственного несовершенства. Но все же это тенденция, знак, направление, в котором мы движемся до тех пора, пока не уничтожим самих себя.

Нашу эпоху можно считать периодом противоборства двух тенденций: одна заключается в том, чтобы сплотить планету, сохраняя, если получится, какое-то этническое и культурное разнообразие, а вторая — уничтожить планету не в геофизическом смысле, а как знакомый всем нам мир. Какая из этих двух тенденций одержит верх, пока неясно и вряд ли выяснится до конца жизни первых моих слушателей.

Еще можно представлять эту эпоху как период раскола в человеческой душе — конфликт между бюрократическими, иерархическими, агрессивными сторонами нашей натуры, роднящими нас в нейрофизиологическом отношении с пресмыкающимися предками, и другими ее сторонами — общей способности к любви, состраданию, признанию себя равными сородичам, которые, может быть, выглядят, разговаривают, одеваются и ведут себя иначе, к умению познавать окружающий мир, заложенному и сосредоточенному в коре нашего головного мозга. Наше выживание как вида зависит (от чего же еще) от нашей собственной натуры и от того, как мы справимся с борьбой этих тенденций в голове и сердце.

Раз наша эпоха настолько экстраординарна и уникальна, нет никаких гарантий, что наставления предков годятся для нас в полной мере. Это значит, что мы должны быть готовы рассмотреть широкий диапазон новых альтернатив, в том числе таких, о которых прежде даже не задумывались, и таких, которые рассматривались, но были отвергнуты той или иной культурой. Мы рискуем до конца своих дней ссориться на почве идеологии.

Отчасти, мне кажется, мы убиваем друг друга или угрожаем убить друг друга из боязни, что мы не владеем истиной и что приверженцы другой доктрины подобрались к ней ближе. В какой-то степени наша история — это смертельная битва несостоятельных мифов. Раз у меня не получается вас переубедить, я вас прикончу. Это заставит вас поменять мнение. Вы представляете угрозу для моей версии истины, особенно истины о том, кто я такой и какова моя сущность. Осознавать, что я мог посвятить свою жизнь ложной идее, что я мог усвоить житейскую мудрость, которая уже перестала отвечать (если вообще отвечала) сложившейся обстановке, очень мучительно. И я буду сопротивляться этому осознанию до последнего. Я пойду почти на все, лишь бы не пришлось признавать, что мировоззрение, которое я исповедовал всю жизнь, несостоятельно. Я сейчас рассуждаю от первого лица, чтобы не говорить «вы» и не приписывать никому подобное отношение, но вы понимаете, что это не мои личные комплексы, я описываю психологическую динамику, которая, на мой взгляд, действительно существует, и она настораживает и требует внимания.