Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

Помывшись и приведя себя в порядок, мы заваливаемся на койки и спим до позднего вечера. Просыпаемся и получаем пайки. Помимо прочего каждый получает по бутылке шнапса. Свою бутылку отдаю Вольдемару. Он опечален гибелью товарища и одиноко сидит в углу, медленно накачиваясь алкоголем.

Вечером общаюсь с Паулем Адамом, Катей и ее матерью. Мы учим новые русские слова, смеемся над собственными ошибками и пребываем в хорошем настроении. Случайно прикоснувшись к руке девушки, Пауль заметно краснеет. Судя по всему, думаю я, их роман в самом разгаре. Когда я отправляюсь спать, Катя и Пауль продолжают о чем-то оживленно беседовать.

Сегодня 31 декабря. Ночью снова шел снег и покрыл все вокруг свежим пушистым покрывалом. Снег сухой и рассыпчатый, какой нам особенно нравится. Вейхерт где-то узнал о том, что солдаты, сменившие нас на передовой, смогут сдержать вражеское наступление и нас еще не скоро бросят в бой. В данный момент это самая важная тема всех наших разговоров. Пожалуй, Вейхерт прав.

К нам приходит унтер-офицер Фендер из минометного отделения. О нынешней обстановке он знает не больше нас, однако высказывает предположение, что нам следует готовиться к новому бою, потому что приказ командования может поступить в любую минуту. Ждем и строим всевозможные догадки…

Через час артиллерийский обстрел затихает, однако спустя какое-то время возобновляется. На этот раз пушки бьют с новых позиций перед деревней. Мы предполагаем, что он ведется по наступающим советским войскам. Вскоре появляется наш обер-лейтенант. Слышу, как он подзывает к себе унтер-офицера Фендера и сообщает ему, что вчера были укреплены наши передовые позиции. По всей видимости, враг попытается сузить плацдарм. Наш командир ожидает приказа, но когда он поступит, пока неизвестно. Все зависит от положения дел на передовой и от приказов штаба.

Командир оказался прав: приказ поступает через час. Многие из нас уже забрались на машины, но мы еще не дождались Кати, которая никогда не забывает попрощаться с нами перед боем. Сейчас раннее утро, и она, скорее всего, чистит картошку на кухне у горных стрелков.

Как будто в ответ на наши мысли появляется Катя. Она бежит к нам, взметая снег обутыми в валенки ногами. Подобно всем русским женщинам, она надевает на голову теплый платок, который делает всех их одинаково старыми. Только когда она появляется перед нашей машиной, мы узнаем ее прелестное юное личико. Она задыхается от быстрого бега и торопливо, коверкая немецкие слова, объясняет:

— Солдат говорит я работать на кухня. Я идти. Солдат говорит «нет». Я говорить, неважно. Я идти.

— Хорошо, Катя, не надо! — отвечаю я, используя те немногие слова, которые знаю, желая сказать, что ей не нужно извиняться за опоздание. Мои товарищи, уже сидящие в кузове, машут ей на прощание. Возле меня стоят юный панцергренадер по фамилии Шредер и Пауль Адам. Катя снимает пилотку с головы Шредера и ерошит ему волосы. Тот заливается румянцем и радостно улыбается, затем разворачивается и забирается в машину. Катя протягивает руку Паулю, и задерживает ее в своей немного дольше обычного. При этом она не сводит с него глаз. Затем быстро поворачивается к нему спиной, чтобы скрыть слезы.

Я никогда еще не видел Катю в таком подавленном состоянии. Я обнимаю ее за плечи и говорю, слегка запинаясь, по-немецки:

— Успокойся, Катя. Мы все вернемся живыми. До встречи!

Она не понимает меня, но, возможно, подсознательно чувствует смысл сказанного. Она смотрит на Пауля, который взбирается в машину. Я залезаю в грузовик последним. Она успевает схватить меня за руку и шепчет:

— Пожалуйста, присмотри за Паулем и маленьким Шредером!

Я киваю.

— Хорошо, Катя. Обещаю тебе.

С этими словами я запрыгиваю в кузов.

Машина отъезжает, мы машем Кате. Она не отвечает нам и стоит, безвольно опустив руки вдоль туловища. По ее щекам катятся слезы. По телу девушки пробегает дрожь, кулаки сжимаются. Она вскидывает их вверх и отчаянно кричит:

— Война капут!

Это крик протеста и отчаяния. Проклятия войне и, возможно, жалоба, обращенная ко Всевышнему, допустившему смерть, разруху и нескончаемое человеческое горе.

Даже после того, как наша машина сворачивает направо и проезжает около ста метров, Катя все еще стоит на прежнем месте и смотрит нам вслед. Никто из нас не произносит ни слова. Кто-то затягивается сигаретой, кто-то, как Вольдемар, попыхивает трубкой. Каждый погружен в собственные мысли.

Я думаю о Кате и о том, как странно она себя сегодня вела. Неужели виной тому давнее чувство неопределенности, неуверенности в будущем и необычайное возбуждение? Или же дело в другом? Может быть, это связано с тем, что на кухне у нее возникла проблема, ведь ее не хотели отпустить, чтобы она попрощалась с нами? Поведение девушки действительно странно, как будто она что-то знает и чувствует заранее.

— Знаешь что? — обращается неожиданно Профессор к Вейхерту. — Я нашел на снегу возле грузовика одну вещицу, которая говорит о многом. Своего рода улику.

— О чем ты? — удивленно смотрит на него Вейхерт.

— Только не надо делать вид, будто ты удивлен, — отвечает Профессор и заговорщически подмигивает нам. — Когда ты забирался в кузов, в зубах у тебя была зажигалка, но когда прибежала Катя, ты от волнения выронил ее!

Мы проезжаем по дну оврага и прислушиваемся к звукам боя, которые делаются все громче и громче. Нас неожиданно встречает настоящий град пуль, выпущенных из стрелкового оружия, и мы вынуждены съехать обратно в овраг. Когда мы соскакиваем на землю, над нашими головами со свистом пролетают мины. Одна из них попадает в машину. Затем противник начинает обстреливать нас из противотанковых орудий, однако наши танки тут же дают ответный залп и уничтожают несколько вражеских бронемашин. Таким образом нам удается остановить наступление советских войск.

Когда мы бросаемся в контратаку, то видим наших солдат, вынужденных отступить с переднего края. Они несут своих раненых товарищей. Настроение у них паническое. Какой-то унтер-офицер сообщает, что после мощного артиллерийского обстрела враг направил на наши позиции танки и пехоту. Русские понесли большие потери убитыми и ранеными.

Мы медленно наступаем под прикрытием танков и пушек. Сначала все идет гладко, но вскоре мы оказываемся в пределах досягаемости вражеской артиллерии. На открытой местности нет практически никаких укрытий, и поэтому мы снова несем огромные потери. Наконец нам удается расчистить главный путь подвоза к передовой и отбросить противника на некоторое расстояние на юг. С наступлением ночи мы отступаем на небольшое расстояние и занимаем линию обороны, где уже есть траншеи, которые нужно лишь немного укрепить.

Ночь выдалась неспокойная. Сначала противник обстреливает пустые позиции впереди нас, затем, поняв, что там никого нет, увеличивает дальность стрельбы. Некоторое время спустя, когда с неба начинает валить снег, в атаку выступает советская пехота. В свете трассирующих снарядов мы видим, как русские неумолимо надвигаются на нас. У них нет ни малейшего шанса подойти близко к нашим позициям. Противник несет немалые потери, и его атака захлебывается. Мы слышим крики раненых и умирающих, к которым никто не приходит на помощь.