Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл

не был построен. Будучи бедным студентом, я остановился у моего гостеприимного иранского хозяина, или мехмандара, в скромном, но опрятном домике для гостей на улице Чарбагх, которая выполняла здесь ту же роль, что и Елисейские поля в Париже. Исфахан мало известен на Западе, но по нему очень приятно гулять, любуясь мостом Тридцати трех арок, мечетью с дрожащим минаретом и огромной Королевской площадью, быть может, крупнейшей в мире, где когда-то проводились первые игры в поло, причем часто вместо мяча брали череп врага. Помню также, как я совершенствовал свои знания в исфаханском кинотеатре, где смотрел дублированный на фарси фильм «Несчастье в магазине» с Норманом Уиздомом. Я видел его раньше, поэтому понял несколько реплик. В целом поездка убедила меня, что «Исфахан — это полмира» или «Исфахан — несф-и-джаха», как весьма благозвучно произносят его жители.

Приобщаться к великой культуре, ее поэзии, архитектуре и к новой хорошей компании было замечательно. Кто бы мог подумать, что менее чем через двадцать лет все это окончится революцией и хаосом. Обитая в ограниченном золотом мирке западной культуры среди людей с западным мышлением, я верил, когда мне говорили, что ислам не является для иранцев чем-то очень важным, что это чуждая им религия, принесенная арабскими завоевателями, что Коран укреплялся только там, где его насаждали мечом. Я недооценил влияние ислама и глубину антизападных настроений, которые способствовали возрождению ислама в этом регионе. Например, я не сознавал, насколько иранцам не нравилось, что их женщины пьют водку с лимоном в барах тегеранских отелей, особенно в компании с англичанами, которые вызывали у местных жителей смешанное чувство восхищения и неприязни. Я видел большую разницу между богатыми и бедными, но для Среднего Востока в этом не было ничего нового, а в шестидесятых и семидесятых годах по мере роста цен на нефть и укрепления мощи Ирана положение бедняков улучшалось.

Когда я вновь посетил Иран с парламентской делегацией в мае 1971 года, политическая ситуация сильно изменялась. Мы, британцы, уже не являлись для Ирана кем-то вроде представителей метрополии. Теперь мы выступали в роли просителей. У нас были финансовые трудности, иранцы же купались в доходах от нефти, и нашим фирмам были нужны контракты с ними. Премьер-министр Али Аббас Ховейда явно осознавал преимущество своего положения. Сопровождаемый черноволосыми секретарями-близнецами, с орхидеей на лацкане пиджака, он принял членов британского парламента с любезной снисходительностью, в торжественной обстановке пожурив нас за ошибки нашего имперского прошлого и давая понять, что еще не известно, будем ли мы когда-нибудь прощены. Шах принял нас более радушно, буквально очаровав всех, даже крайне скептически настроенного республиканца из лейбористской партии, что убедило нас в правильности позиции Запада, оказывавшего шаху всяческую поддержку.

Однако Запад допустил несколько фундаментальных ошибок. Мы, например, не знали, что к концу семидесятых шах был уже смертельно болен. Его французские врачи держали диагноз в секрете от американского правительства. В течение всего этого десятилетия мы сквозь пальцы смотрели на бесчинства шахской тайной полиции САВАК. Ей поставили задачу уничтожать любую оппозицию шахскому режиму, и она выполняла свои обязанности с утонченной жестокостью. Вскоре она прославилась применением пыток самого зверского характера. Если КГБ стремился сломить дух русского народа, то САВАК ломала людей более старомодными способами. И западные внешнеполитические ведомства никак на это не реагировали. Вмешиваться было не в наших интересах. Как-то не дипломатично. Или в то время нам так казалось.

Мы знали, что бывают режимы, применяющие пытки. По крайней мере, думали, что знали. Гитлеровцы выдергивали ногти у агентов противника, чтобы добыть военную информацию. Сталинские следователи пытали мнимых «врагов народа», чтобы вынудить их подписать признания. САВАК, в свою очередь, применяла пытки для запугивания населения. Человека, скажем, журналиста или студенческого активиста арестовывали и обвиняли в организации заговора с целью свержения правительства. Затем его «поджаривали» на железной решетке, напоминающей сетку кровати, нагретой до такой степени, что она жгла кожу, или били по ступням, или затравливали медведем, или окунали головой в нечистоты. Потом, если ничего серьезного против него не было обнаружено, его могли отпустить. Он никому не жаловался, и семья тоже, так как все были сломлены произошедшим.

Обычно такого ареста было достаточно, чтобы прекратить оппозиционную деятельность и оказать отрезвляющее воздействие на семью, друзей и политических сторонников пострадавшего. Они видели, что с ним стало, видели, как от сильного человека оставалась одна оболочка, видели перемену в состоянии его духа и личности, нервное напряжение, кошмары, чувство вины и понимали, что ждет их, если они опрометчиво последуют его примеру.

В конце семидесятых Джимми Картер и другие западные лидеры заявляли громкий протест в ответ на притеснения КГБ, чинимые над активистами Хельсинкской группы и другими диссидентами. Но почти ничего не было сделано Западом в отношении Ирана и САВАК. Ведь шах был важным союзником против советского блока, ценным покупателем западных товаров, основным поставщиком нефти. Не стоило раздражать его в то время, когда мировая экономика переживала кризис, когда арабские нефтедобывающие государства отыгрывались на западных странах за арабо-израильскую войну 1973 года и когда Иран был очень влиятельной и одной из немногих дружественных нам стран в этом регионе.

Все мы знали, что шах подвергался нападкам со стороны мусульманского религиозного фундаменталиста аятоллы Хомейни. Из своей штаб-квартиры, сначала в Ираке, затем в Париже Хомейни клеймил шаха за западные манеры и пристрастия, призывая правоверных уничтожить «растлителей на земле», которые продали Иран неверным. На Западе же слово критики звучало редко. Иногда «Международная амнистия» и служба Би-би-си, вещающая на другие страны, упоминали о репрессиях в Иране, на что шах реагировал весьма гневно. Не раз критический выпад Би-би-си побуждал его отменить контракт на миллиард долларов с какой-нибудь британской фирмой. Стоило ли оставлять без работы британских рабочих, чтобы успокоить обливающиеся кровью сердца интеллигентных болтунов?

Поэтому критикой деяний шаха занимались, в основном, левые. Но в то время мы были уверены, что от левых ничего другого просто нечего ожидать. Они поддерживали Советский Союз и с предубеждением относились к прозападно настроенному представителю наследственной монархии.

К примеру, 27 апреля 1977 года члены палаты общин заслушали выступление молодого иранского посла Пар-виза Раджи. Когда он закончил свою речь, лейбористы стали задавать вопросы о репрессиях и произвольных арестах. Консерваторы же говорили о нефти и торговле. Я был единственным консерватором, упомянувшим о пытках. Затем, 24 мая 1978 года, вместе с моим старым кембриджским наставником в изучении персидского языка, Питером Эйвери, я оказался на ланче у Раджи в иранском посольстве. Посол слушал нас внимательно и заявил —