Операция "Дуб". Звездный час Отто Скорцени - Грег Аннусек

К великому раздражению Гитлера, большинство его эмиссаров в Италии продолжали верить заверениям Бадольо. В их числе были маршал Альберт Кессельринг, главнокомандующий войсками вермахта на итальянском театре военных действий, а также большая часть дипкорпуса в Риме, Макензен (на тот момент находившийся в Германии) и отвечавший за связь с армией генерал Ринтелен. В середине месяца Эрвин Роммель писал в своем дневнике, что «Гитлер резко критиковал Макензена, фон Ринтелена и Кессельринга, по той причине, что они совершенно неверно интерпретировали ситуацию — особенно, Кессельринг — и были склонны доверять заявлениям итальянского правительства». Генерал Штудент, например, задавался вопросом, нет ли чего-то такого в итальянском воздухе, что «отшибло способность думать» у представителей Гитлера в Риме.

Эта неразбериха и столкновение мнений, которые вызвал государственный переворот в Италии, нашли свое отражение в пространном меморандуме, которым в середине августа разродился министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп. Подводя итог недавним событиям, пресловутый эксперт по внешней политике рейха, похоже, пребывал в растерянности, не зная, какую оценку дать смене режима и настойчивым заверениям Бадольо о его верности союзу с Германией.

«Последние события, которые привели к свержению дуче, обросли таким невероятным количеством слухов, — читаем мы в меморандуме от 13 августа, — что до сих пор невозможно нарисовать ясную и четкую картину происходящего. Последние события в равной степени непонятны».

К великой досаде Гитлера, единственное, что однозначно утверждалось в меморандуме, это полный коллапс фашистской партии. «Не приходится, однако, сомневаться в том, что руководство фашистской партии полностью развалилось и практически никто из его числа не остался верен дуче до конца. После заявления короля и Бадольо верхушка партии разбежалась на все четыре стороны». Это, в свою очередь, означало, что любая попытка со стороны немцев реанимировать фашистский режим, как это предлагал сделать Гитлер, не получила бы должной поддержки и понимания со стороны бывшего руководства фашистской партии.

Хотя равнодушие итальянцев к идее восстановления фашистского режима и явилось для Гитлера холодным душем, в этом меморандуме можно найти три примера того, что Риббентроп выдавал желаемое за действительное. Например, он пишет о том, что итальянцы останутся верны слову и не предадут интересы «оси». «Новое правительство неустанно заявляет, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на безоговорочную капитуляцию и не допустит превращения Италии в трамплин для военных действий против своего немецкого союзника. Эти заявления не оставляют сомнений в своей искренности и наверняка будут воплощены в жизнь».

На протяжении нескольких недель Риббентроп будет все так же лелеять надежду на то, что Германии удастся найти общий язык с Бадольо и, таким образом, избежать позорного конфликта между главными членами «оси». И все же, несмотря на наивные мечты, меморандум заканчивался предостережением: «Тем не менее в настоящее время никто не рискнет предсказывать ход событий даже на день вперед».

Этого было достаточно, чтобы у Гитлера разыгралась мигрень.

* * *

Пока на меморандуме Риббентропа высыхали чернила, итальянцы тоже не бездействовали — на свой не слишком усердный лад пытались заново начать с союзниками переговоры о капитуляции, которые в очередной раз зашли в тупик. Итальянцы рассчитывали на то, чтобы выйти из войны еще в конце июля, когда министр иностранных дел Рафаэле Гварилья отправился в Ватикан, надеясь установить контакт с союзниками через аккредитованных при Святом престоле дипломатов Англии и Америки. Следующий шаг был предпринят 2 августа, когда Ланца д’Аджета был отправлен в Лиссабон, чтобы там выйти на контакт с западными державами. Два других эмиссара отбыли в начале августа, соответственно, в Танжер и Швейцарию, однако в конечном итоге так ничего и не добились.

Успехи д’Аджеты были столь же скромными. Прибыв в Лиссабон, он встретился с британским министром и попытался объяснить ему позицию Бадольо: Италия хотела бы выйти из войны, однако не может этого сделать ввиду все возрастающего присутствия немецких войск на ее территории. Пойти на разрыв с нацистской Германией он сможет лишь в том случае, если союзники окажут ему военную поддержку. Д’Аджета хотел знать, готовы ли союзники принять идею сепаратных переговоров (здесь следует оговориться, что сам он не имел полномочий на их проведение). Однако союзники — чье положение на Западном фронте так же было довольно шатким, по крайней мере на тот момент, — полагали, что Италия не имеет права диктовать им условия. Единственное, что они готовы были обсуждать, это безоговорочную капитуляцию, и в этом случае изъявляли готовность пойти на некоторые уступки.

Ничуть не обескураженный, Бадольо решил, что союзники будут сговорчивее, если визит им нанесут военные. Его выбор пал на генерала Джузеппе Кастеллано, обаятельного, остроумного сицилийца, служившего под началом главы Верховного командования Амброзио, чтобы тот предпринял новую попытку переговоров с союзниками. Кастеллано выехал поездом 12 августа и прибыл в Лиссабон через четыре дня. Кастеллано, который из соображений безопасности путешествовал инкогнито, вполне мог бы воспользоваться самолетом и прибыть в Лиссабон гораздо раньше, однако торопиться ему было некуда. Похоже, Бадольо по-прежнему тянул время, а все потому, что на пару с королем он пытался определить для себя, кто представляет для них большую угрозу, нацистская Германия или войска союзников.

Спустя несколько дней после прибытия в столицу Португалии Кастеллано встретился с представителем генерала Эйзенхауэра, начальником штаба генералом Уолтером Беделлом Смитом и английским бригадным генералом Кеннетом Стронгом, которые прибыли в Лиссабон, переодетые, по их собственному выражению, «в пестрые одежки». (Позднее, в 1950 году, Беделл Смит стал директором ЦРУ.) Мирные переговоры происходили в атмосфере жанра плаща и кинжала. «Считалось, что Лиссабон наводнен немецкими шпионами, — вспоминал Стронг, глаза эйзенхауэровской разведки, — поэтому чем меньше людей знало о нашем присутствии там, тем лучше».

Как вскоре выяснилось, генерал Кастеллано отнюдь не горел желанием сдать Италию союзникам. Как и д’Аджета до него, он даже не имел на то полномочий и, похоже, был больше заинтересован в том, чтобы выведать подробности секретной операции союзников по вторжению в континентальную Италию. То есть надеялся выудить из них ту информацию, которую они с особой тщательностью скрывали от своего потенциального союзника. (Во время переговоров возникло имя Муссолини. Беделл Смит поинтересовался у Кастеллано местонахождением дуче. Итальянец уклонился от ответа, но сказал, что этим же очень интересуется Гитлер.) «На самом деле Кастеллано хотел другого, — высказал свое мнение Стронг, — а именно — прежде чем прийти к окончательному решению, по какую сторону забора, так сказать, им свесить ноги, получить от нас максимум информации».

Как подозревали союзники, это странное, если не откровенно подозрительное поведение Кастеллано объяснялось царившей в Риме обеспокоенностью. Прежде чем заключать какие-либо соглашения с Западом, король и Бадольо хотели получить гарантии того, что союзники произведут в Италии крупномасштабную высадку, имея численное преимущество перед немцами, и вытеснят последних по ту сторону Альп. Как стало понятно позднее, вялый римский дуэт не имел ни малейшего желания противостоять немцам собственными силами, и это при том, что многие их соотечественники не исключали такой возможности.