Формула неверности - Лариса Кондрашова

— Ему можно все.

— Маша, можно, я возьму твою машину? — спросила Таня.

— Во-первых, она вовсе не моя, а во-вторых, возьми, конечно. Техпаспорт лежит на журнальном столике. Да, а у тебя ведь нет доверенности.

— Я напишу ее сама, а твою подпись подделаю. Если что, скажешь, что это ты написала?

— Конечно, скажу!

И повесила трубку. Тане показалось, что она чем-то озабочена. Наверное, сестра как раз вела прием пациентов.

Но она ошиблась, потому что телефон зазвонил тут же, на этот раз звонила ей Маша.

— Прости, забыла спросить: у тебя нет запасных ключей от Лениного «форда»? А то надо бы его отогнать домой. Он стоит под зданием клиники. Вчера охранники разрешили его поставить, но сегодня главный уже намекал мне, что машину пора убрать.

— Хорошо, — сказала Таня, — вначале я заеду к Лене в больницу, а потом завезу тебе ключи. Ты можешь сама пригнать машину к дому.

— Сделаем лучше так, — предложила Маша, — ты пригонишь мою… вернее, твою машину, а домой поедешь на «форде»…

— Не хочу и слушать, — рассердилась Таня, — твои оговорки, чья машина. Твоя, поняла? Если это тебя так напрягает, когда-нибудь потом отдашь мне за нее деньги. Мы же договаривались!

— В самом деле, не будем спорить, — согласилась Маша; машину ей хотелось иметь. — Раз уж мы все равно ее купили.

Вот только, как она объяснит то, что Ленина машина оказалась возле здания клиники? Может, сказать, что к зданию ее подогнал кто-то из охранников по ее просьбе? Тогда как Ленька оказался у Машиной «десятки»? Поставил рядом свою и упал возле Машиной? Попятно, Таня повторяется, но она все равно готова утверждать: Каретников не знал, что его жена купила машину сестре!

Говорят, у родителей первые дети рождаются более крупными, но на примере Тани с Машей это правило можно было бы рассматривать как исключение, то, что обычно пишется в сноске со звездочкой.

Маша, на взгляд сестры, была росточка небольшого — всего метр шестьдесят пять, а Таня на целых десять сантиметров выше ее. Конечно, Мишка со своими метр восемьдесят пять подходил Татьяне по росту куда больше, чем Леня, который выше жены всего на два сантиметра. И заметно это, только если они стоят рядом босиком, а так обычно кажется, что она выше его. Прическа, каблуки, пусть и самые маленькие…

Что у Татьяны с головой? Чего вдруг она занялась этими подсчетами?

Ничего не вдруг. Все можно объяснить, если не закрывать глаза на правду. Танина ностальгия по прошлому вполне объяснима. Они с Ленькой все больше отдалялись друг от друга, вот она и цеплялась за что-то основательное. Вспоминала то время, когда она не чувствовала себя ненужной и одинокой. За ее жизнь с Мишкой.

Зря она все время талдычит, что разбитого не склеишь. Никто не разбивал их жизнь. Их просто насильственно друг от друга оторвали…

«Замечательная теория, не правда ли? Прямо хоть собирай вещи и возвращайся к бывшему мужу. А Маше оставить Леньку, раз уж они друг другу так по росту подходят! Если захотеть, можно объяснить самой себе все, что угодно!

Пожалуйста, Татьяна Всеволодовна, думайте о своих насущных делах!»

Маша оказалась права, к ее приходу Леню уже перевели в общую палату, где вместе с ним лежали еще пятеро мужчин. Таня подумала, что, наверное, она слишком лихо расправилась с деньгами, врученными ей супругом. А вдруг ему захочется лежать в отдельной палате, и она совершенно не представляла, сколько это может стоить.

Леонид, как видно, чувствовал себя более-менее сносно, потому что, увидев Таню, даже слегка помахал ей рукой: мол, я здесь. Но в остальном… Сейчас он не был похож на себя, бледный, заросший черной щетиной, с черными кругами под глазами.

Она прошла мимо кроватей, на которых лежали или сидели другие мужчины, которые проводили ее заинтересованными взглядами.

Таня могла, конечно, в угоду Леньке, который привык видеть ее куда менее яркой, чем теперь, вернуться к своему прежнему облику, но ей не хотелось больше идти на поводу ни у кого. Пусть и Леня принимает ее такой, какая есть, вернее, такой, какой она хочет быть. Даже в этом белом халате, отглаженном и затянутом белым же пояском, — чего-чего, а в их доме халаты не дефицит.

Все труднее оказывается держать в руках это ее новое «я», неуместно себялюбивое и эгоистичное. О чем думает Татьяна, будучи в этом храме Гиппократа!

— Первый раз в жизни я в больнице, представляешь, — проговорил Леонид почти весело и кивнул на капельницу: — А уж чужой крови и так называемого физраствора в меня столько закачали, что от горячей крови Каретникова остались одни воспоминания.

Он взглянул на нее доброжелательно.

— А ты знаешь, я был не прав. Что поделаешь, привык к тебе той, а теперь надо привыкать к совершенно другой. Но такой облик тебе идет больше. Ты и похорошела, и помолодела…

Кажется, разбавили не только кровь Каретникова, но и его собственнический инстинкт. Впервые она услышала от него подобный комплимент.

— Погоди обо мне. — Таня наклонилась к мужу и поцеловала его, приятно удивленная такими изменениями. — Это же не я лежу в больнице. Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь?

— Торчу, понимаешь, здесь и удивляюсь, почему я до сих пор не умер.

— Вот ты пошутил!

— А кто стал бы горевать? — Он усмехнулся и посмотрел Тане в глаза.

Она на один миг смутилась и пробормотала по возможности искренне:

— Давай не будем обсуждать то, что, я надеюсь, произойдет еще не очень скоро.

— Но надеешься, что произойдет?

Вот так всегда, он обязательно все испортит. Опять он недоволен. Таня-то здесь при чем?

— Скажи, а ты знаешь, кто ударил тебя ножом? — спросила она; не потому, что ее это так уж интересовало, но чтобы поддержать разговор.

Лицо мужа в момент стало отчужденным.

— Какая тебе разница кто, — сказала он грубовато, — главное, не до смерти зарезали, и на том спасибо.

— Но как же… ты так спокойно об этом говоришь, будто тебе просто на ногу наступили. Наверное, и милиция станет тебя расспрашивать.

— Уже расспрашивала, — хмыкнул Леонид.

— И что ты сказал?

— Сказал, что бандиты напали. А я их в темноте не разглядел…

У Тани тоже испортилось настроение. Видит Бог, она хотела в сотый раз попробовать перейти с мужем на доверительные отношения. Чтобы он видел в ней не только домработницу и спальную принадлежность. Потому она сказала внешне спокойно и даже безразлично:

— Ну ладно, не хочешь — не говори. Тут я тебе продукты принесла.

Она стала выгружать пакеты в тумбочку у его кровати.

— Может, тебе хочется чего-нибудь вкусненького, так ты скажи. Я приготовлю.