Аляска – Крым: сделка века  - Сергей Богачев

Некоторые игроки в силу своего лукавства или временной слабости предпочитали партию с Россией тянуть на ничью. Такой исход Горчакова устраивал временно. Опыт дипломата подсказывал ему, что любой договор – это лишь временная мера, обязательно ущемляющая интерес одной из сторон. Мера, действенная до тех пор, пока у правителя, вынужденного поступиться интересами, не появится какой-то новый аргумент для пересмотра установленного порядка. Так сам Горчаков поступил с коалицией победителей в Крымской войне, заставив их согласиться с российскими амбициями на Чёрном море, принудив их снять заперт на содержание в его водах флота и береговых укреплений. Подобного Александр Михайлович ожидал и от оппонентов России, с которыми имелись мирные пакты.

Сейчас голова министра иностранных дел Правительства Его Величества Александра II болела об угрозе с юга, и перед тем, как доложить императору, Горчаков счел за должное посоветоваться с Великим князем Константином Николаевичем Романовым.

– Его светлость, князь Горчаков с визитом! – торжественное объявление секретарём о прибытии министра заставило Лузгина встать и откланяться.

– Останьтесь, капитан… – Великий князь приказал своему адъютанту задержаться. – Александр Михайлович пожаловал по теме нашей беседы и вам будет полезно узнать некоторые подробности.

– Есть остаться, Ваше высочество, – Лузгин не сделал ни шагу, а лишь приветствовал в соответствии с этикетом светлейшего князя, с уставшим выражением лица зашедшего в рабочий кабинет Председателя Государственного совета.

– Александр Михайлович, вижу, нездоровится вам снова… – Константин Николаевич поднялся, чтобы оказать почтение уважаемому гостю. Конечно, по статусу, он мог этого не делать, но дань заслугам и разница в возрасте в двадцать девять лет заставили Великого князя отбросить условности в сторону.

– Позволите, Ваше высочество? – после обмена приветствиями канцлер подошел к глубокому креслу, обитому коричневой кожей с массивными подлокотниками и деревянными резными вставками спереди. – Подагра терзает, годы берут своё, но мы и здесь сдаваться не собираемся. Хожу понемногу, Ваше высочество. Получил истинное наслаждение, когда отказался от экипажа по пути к вам. Злоупотребление удобствами приводит к лени и заставляет расслабляться, а сейчас не время.

– Многие при дворе завидуют вашему жизнелюбию, Александр Михайлович, – улыбнулся Великий князь.

– Зависть тоже заставляет расслабляться. Вредное чувство, очень вредное. В моем случае завидовать особо нечему. Заботы, интриги, лицемерие, козни… Всё как обычно. За пятнадцать лет – совершенно ничего нового. А капитан…

– Адъютант Его высочества, капитан второго ранга Лузгин. Леонид Павлович, – отрапортовал офицер, кивнув головой, будто на официальном приёме.

– Адъютант посвящен в некоторый круг вопросов, подлежащих немедленному решению, и ему будет полезно ознакомиться с вашей точкой зрения.

Седовласый министр лишь кивнул, после чего по привычке поправил очки, чтобы за эту секундную паузу собраться с мыслями.

– Как вы помните, Ваше высочество, делами государевыми в Константинополе уполномочен заниматься генерал-лейтенант Игнатьев Николай Павлович. Человек ума незаурядного, конечно. Не только хитёр, но еще и в меру интриган. Умеет остановиться, когда того требуют обстоятельства. Редкое сочетание, особенно на дипломатической службе. Служил когда-то в Лондоне военным агентом[35] и с проказами англичан знаком на собственном опыте. По поводу его стиля ведения дел у нас существуют некоторые разночтения, но должен признать теперь, что все эти его шпионские игры принесли неплохой результат.

– Какой же? – поправив пенсне, Великий князь заинтересованно ожидал продолжения доклада министра, имевшего своей привычкой заходить издалека, чтобы отбросить все возможные вопросы собеседника.

– Получены агентурные данные, которые мне необходимо доложить Его величеству. Хотелось бы расширить мой доклад не только какими-то выводами, но и предложениями по развитию сюжета. Так как флот наш находится под патронатом Вашего высочества, я счел необходимым обменяться мнениями. Уверен, это будет полезно для дела.

– Не припомню ни одного случая, чтобы обмен мнениями был бесполезен. Порой мы, сиживая в своих хоромах, – Великий князь окинул взглядом высокие потолки своего кабинета, – делаем одно и то же, даже не подозревая, что в соседнем учреждении продвинулись гораздо дальше. Ревность чиновничья часто вредит делу и я благодарен вам, светлейший князь, что мудрость лет взяла верх над этим уничтожающим здравый смысл чувством.

– Премного благодарен, Ваше высочество. Я столько раз попадал в нелепые ситуации, что давно успел вынести для себя науку – в дипломатии лавры не могут доставаться кому-то одному. Сиюминутные и мелкие победы – как правило – ловушка, поставленная в расчете на чье-то самолюбие. На деле же, потом наступает разочарование от большого поражения. В моём случае – иначе и быть не могло. Только послушайте…

Закончив многословный обмен комплиментами, такой свойственный стилю ведения беседы между князьями, собеседники вернулись к теме разговора, который продолжил Горчаков:

– Так вот. Игнатьев срочной депешей доложил о том, что османский султан Абдул-Азиз после встречи с английским посланником Эллиотом и неким господином Клиффордом, сопровождавшим того на аудиенции у светлейшего, надиктовал распоряжение, в котором Главному визирю предписывалось срочным образом подготовить детальный доклад о состоянии флота и береговых укреплений на северных и западных территориях, имеющих выход к Чёрному морю.

– Генерал-лейтенант Игнатьев настолько информирован о событиях, происходящих в султанском дворце, что это вызывает у меня только искреннее восхищение вашей службой, светлейший князь… – Константин Николаевич Романов никогда не славился расточительством в смысле похвалы и комплиментов, скорее за ним закрепилась репутация человека, крайне скупого на дифирамбы. Зная об этом, Лузгин отнёс услышанное к экстраординарным достижениям посла в Константинополе и заочно проникся к нему, как коллеге по разведывательному ремеслу, искренним уважением.

– Соглашусь с Вами, Ваше высочество. Но отставим в сторону эмоции, они мешают трезвым размышлениям.

Лузгин поймал себя на мысли – встреть он этого почтенного старика на какой-нибудь из набережных или в театре, облаченным в гражданские одежды, никогда он не смог бы просчитать его род деятельности. Лицо Горчакова источало настолько благостный настрой, что впору было бы его представить каким-нибудь отставным предводителем дворянства, раздающим приглашения на императорский бал.

«А он, этот милейший пожилой аристократ, сейчас говорит о будущей войне… Да таким тоном, будто здесь обсуждают круассаны Бювье… Вот уж, поистине, старый лис. Даже не могу себе представить, что должно произойти, чтобы Горчаков потерял самообладание…» – с некоторым оттенком восхищения подумал адъютант. Он сам множество раз корил себя за всплески юношеской вспыльчивости и клялся себе совладать с этим своим недостатком.