Автострада запредельности - Джон Де Ченси

– Наверное, требования на приемных экзаменам были весьма суровые.

– Так оно и было. Я признаюсь, что некоторый природный ум у меня был. Я был молод, мне нравилось учиться, я устал от фермы. Казалось, что на тот момент пойти учиться было неплохо.

– А ты бросил.

– Угу.

– Чтобы водить тяжеловоз.

– Нет, тогда я отправился обратно на ферму. К тому времени у меня открылись глаза.

Она повернулась на бок, чтобы смотреть мне в лицо.

– Ты отказался от очень многого. К сегодняшнему дню ты мог бы стать функционером администрации колоний высокого уровня, с доходом в шесть цифр величиной и дачей на какой-нибудь курортной планете, которую бы сам выбрал.

– Вместо этого у меня есть свобода дороги, очень немного обязанностей и чистая совесть. Никаких долбаных денег, никакой дачи, но все, что мне нужно.

– Понятно.

Мы долго молчали.

Наконец я сказал:

– Должны были бы быть сталактиты.

– Хм?

– Похоже на то, что нечто похожее на них тут должно было бы быть. Пещеры обычно появляются из-за того, что вода разъедает скалу из растворимого в воде минерала, вроде известняка. Я не знаю, что тут за камень – я совсем не геолог. Наверное, гипс, или что-то вроде того. Но в этом случае…

– А разве лава не проела эти пещеры, по крайней мере, какие-то из них?

– Да, в некоторых явно поработали вулканические процессы. Но самые диковинные формации наверняка должны быть результатом какой-то весьма экзотической геохимии.

– Ну что ж, ведь так и должно быть – это же другая планета, – сказала она.

– Угу. Но это мы тут чужие, лапочка.

– Пододвинься поближе, ты, страшное инопланетное существо. – Помолчав, она спросила: – Батюшки, а это что такое?

– Сталактит.

– Сталагмит, – поправила она, ложась на меня.

Мы даже потерялись там, внизу, что меня особенно не беспокоило. У нас была еда, реки свежей воды, больше тишины и покоя, чем доставалось на мою долю за последнее десятилетие. Это был первый настоящий отдых от дел, который мне удалось получить за… не знаю, за сколько времени. В конце концов Сьюзен стала немножко нервничать, предлагая мне постоянно начать серьезные поиски выхода наружу. Я сказал ей, что времени у нас для этого просто навалом.

– Но мы же все больше и больше теряемся, – запротестовала она.

– Вовсе нет, – сказал я, присев возле стены туннеля. – У меня тут замечательные данные на этом прелестном карманном сейсмометре, который нам дал Рагна. Помнишь тот зал, который мы назвали Чичестерским собором? Он, вероятно, не более чем в пяти метрах отсюда, по другую сторону стены.

– Но мы там были несколько дней назад.

– Позавчера.

– Как нам пробраться через пять метров скалы?

– О, есть другой путь обратно. Это просто означает, что мы не на самом деле потерялись. Мы все это время находимся, в общем, в одном и том же регионе. Нам надо сделать единственное найти короткий обратный путь в Чичестерский собор. Оттуда мы сможем вполне легко найти по лучу последний оставленный нами передатчик.

– У тебя это так легко на словах получается.

– Кроме того, Рагна и его люди должны были уже пойти пас искать. Если ты помнишь, это все было задумано как однодневный поход с ночевкой. Они уже начали беспокоиться.

– Не говоря уже про Джона и остальных.

– Ну, – сказал я, – этим-то беспокоиться не о чем. Это не первая ситуация жизни и смерти, в которую мы попадаем за последние недели. В нас стреляли, нас бомбардировали, нас похищали, нас чуть не раздавил «дорожный жук», и мы мчались сквозь портал с бубликом в сахаре вместо роллера. Господи! Назови мне любую гадостную ситуацию – и я скажу, что мы в ней уже побывали. Как же ты можешь волноваться из-за такой мелочи, Сьюзи?

– Такая уж у меня натура, мне кажется.

– Сними одежду.

– Ладно.

Но прошло очень немного времени, прежде чем мне пришлось признать, что мы действительно потерялись. Сьюзен была целиком за то, чтобы пытаться все-таки отыскать выход, но я твердо решил, что надо оставаться на месте, разбить лагерь и ждать поисковую партию. Я напомнил ей о ее же собственном предостережении, что дальнейшие блуждания приведут только к тому, что мы потеряемся еще больше. Она вспомнила и согласилась, тем более, что еда стала подходить к концу, а найти что-нибудь на замену совершенно не было шансов. Если мы ограничим нашу активность, то тем самым ограничим и потребность в еде, кроме того, поделим ее точно на порции. Мы весьма неплохо справлялись с ограничением деятельности, но не раз ловили друг друга на том, что шарили в сумке с провиантом. Никто из нас как-то не мог по настоящему серьезно отнестись к нашему положению, но, по мере того, как проходило время, мы сообразили, что миновало уже четыре дня, мы постепенно протрезвели от беззаботности.

Потом стало еще хуже.

Это произошло в узком коридоре, стены которого были пронизаны боковыми туннелями, постепенно уходящими вверх, как дымоходы, через которые только Сьюзен могла протиснуться, чтобы посмотреть, не ведут ли какие-нибудь из них на более высокие уровни. Все последние дни, если верить показаниям приборов, мы постепенно спускались.

Я лежал, прислонившись к нашим рюкзакам и альпинистскому снаряжению, и только задремывал. Я был совершенно вымотан. Сьюзен надела свою ахгирранскую шляпу-шлем (который, кстати, замечательно ей шел) с фонариком на полях и, взяв биолюмовый фонарик, отправилась исследовать коридор-дымоход подходящего вида в конце короткого бокового туннеля. Она настояла на том, чтобы я остался и отдохнул, и я не беспокоился. Я все еще мог слышать, как поскальзывались и скрипели ее высокие сапоги в конце туннеля. Она сказала, что не станет забираться слишком высоко, просто ровно настолько, чтобы увидеть, куда ведет этот туннель и не расширяется ли он к середине.

Если ей встретится именно такой туннель, то она посмотрит, не смогу ли я пробраться через него, предварительно связав наши рюкзаки и привязав к ним веревку, чтобы потом можно было бы их втянуть.

Поэтому я просто лежал у стены, сосредоточив взгляд на интересных кристаллических узорах на потолке, которые своеобразно мерцали в свете моего фонарика, укрепленного на шлеме. Это был переливчатый узор, который менялся и сверкал в зависимости от того, как я поворачивал голову и как падал на него свет. Цвета были в основном индиго и фиолетовый. По краям мерцали иногда розовый и красный. Когда я смотрел, как то переливаются, то танцуют эти краски, я чувствовал, как они меня гипнотизируют. Я впал в странное состояние, думая главным образом про Дарлу и Сьюзен, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Я, чуть погодя, увидел лицо Дарлы. Оно приняло свои очертания в танце кристаллов или просто наложилось на них. Лицо Дарлы было само совершенство. Если такое может вообще существовать. Если не считать слегка выступающей вперед нижней челюсти – а я находил это особенно привлекательным: ее нижняя губа приобретала совершенно соблазнительные и чувственные очертания. Симметрия ее лица притягивала, прелестные пропорции приближались к шедевру искусства.