Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

Когда садились в такси, еще раз померещилась мне рожа Стасика, но я была пьяна, весела и не придала значения. Чтобы подойти к дому Алисы, надо было пересечь скверик, спуститься в переулочек, миновать проходной двор, а там, под аркой, где было темно, хоть глаз коли, в десяти шагах от ее подъезда они нас и подстерегли. Как опередили, до сих пор не пойму. Представляю, как тошно было Мирону Григорьевичу, ведь он подумал, что это мы с Алиской заманили его в ловушку. Но вскоре я убедилась, какой он настоящий мужчина. Стасика я узнала по голосу, с ним было еще двое парней из его шайки. «Здравствуйте, голубушки, — слащаво протянул Стасик. — Как же так? Я же предупреждал: в наш садик не ходите!» Алиса рванулась бежать, но получила подножку и покатилась в липкую грязь. Стасик распорядился: «Ты, дяденька, дуй отсюда, к тебе вопросов нет. Это наше семейное дело». Мирон Григорьевич взял меня за локоть и задвинул к себе за спину. В этот момент у меня еще был маленький шанс удрать, но я им не воспользовалась. «Папаша, — удивился Стасик. — Да ты, никак, ерепенишься?» — «Куда мне, старику, — добродушно отозвался Мирон Григорьевич. — Но с другой стороны, бросить дам в беде я тоже не могу. Вот какое создалось щекотливое положение». Его витиеватая речь, в которой не было ни чуточки страха, произвела впечатление на подонков. В арке посветлело, и я, кажется, узнала еще одного парня: Витя-Кривой, Стасикова шестерка. Мелкая шпана с одним глазом. Третий парень поднял Алиску, оттащил к стене и там, похоже, прилаживался уже ее трахнуть, радостно похрюкивая. Алиса не издавала ни звука, наверное, как и я, окостенела от ужаса.

«Может, приколоть кабана? — спросил Витя-Кривой у Стасика. — Если по-хорошему не понимает». — «Все он понимает, — задумчиво сказал Стасик. — А бабки у тебя есть, папаша?» — «Деньги есть, — обрадовался Мирон Григорьевич. — Это ты правильно придумал. Давайте, я откуплюсь?» — «Девки дорогие», — предупредил Стасик. «Да и я не бедный!» Мирон Григорьевич полез в карман за бумажником. Стасик шагнул к нему и тем самым дал маху. Неуловимым (для меня) движением Мирон Григорьевич подсек его по ногам, и Стасик кувырнулся в ту же лужу, где недавно искупалась Алиска. Дальше все завертелось так быстро, что я ничего толком не могла различить, только ахала и охала. С тремя столичными шавками питерский боец управлялся, как медведь: ворочался, раздавал удары направо и налево, рычал, бодался, но силы были слишком не равны. Вот-вот они должны были его одолеть. Взвилась черная велосипедная цепь, у Кривого в руке клацнул нож. Алиска первая опомнилась и завопила во всю мочь. Я подхватила. Наш слаженный вопль пронзил ночную тишину до самого неба. Это нас всех спасло. Где-то совсем неподалеку завыла милицейская сирена, и это была сейчас самая лучшая музыка на свете. Свора на миг оцепенела, и Мирон Григорьевич, получив передышку, с мясницким хряком саданул Стасику в лоб, отчего бедный сутенер совершил диковинный воздушный перелет в направлении каменной кладки. Сирена приближалась. Парни подхватили обмякшего вожачка и волоком потащили в темноту. Я подсунулась Мирону Григорьевичу под локоть, поддержала его, чувствуя, что он вот-вот рухнет. Он покачивался, и дыхание со свистом вырывалось из его горла. «Ранили, вас ранили?!» — скулила я. Ответить он не смог. «Бежим!» — крикнула Алиска. С двух сторон, как два посоха, мы подоткнулись под песцовый полушубок и повели богатыря к подъезду. Только захлопнули дверь, полыхнул из тьмы милицейский прожектор.

Дома подсчитали раны. Череп Мирона Григорьевича, как жгутом, опоясывал багровый рубец — след цепи. Когда мы его раздели, обнаружили еще длинный порез на правом предплечье. Сначала перепугались, рубашка хлюпала кровью, но рана оказалась поверхностной. Мы залили плечо йодом и туго замотали бинтом. «Надо же, какие звереныши, — сказал Мирон Григорьевич беззаботно. — Могли ни за что угробить хорошего человека». У Алисы была содрана кожа на боку, а я была совершенно целехонькая. От радости мы с ней плакали и смеялись, наперебой ухаживая за нашим спасителем. Мирон Григорьевич снисходительно улыбался. «Что ж так оробели, девоньки? Раз уж занимаетесь таким ремеслом, обязаны ко всему привыкнуть». Полный стакан водки он выцедил, как молоко, и сразу наладился восвояси. Но мы его не отпустили: слегка упирающегося, похохатывающего, дотянули до Алискиной постели. Я пошла в ванную стирать его рубашку. Провозилась чуть ли не час, пока отмочила и вытравила кровь. За таким человеком, думала я, если бы позвал, уехала бы на край света. Но он не позовет.

Потом с Алиской пили чай на кухне. Была глубокая ночь. Алиса была непривычно задумчивая.

— Ты чего, Алис?

— А ведь он меня вздрючил!

— Не может быть!

— Ей-Богу! Я его усыпляла, усыпляла, по головке гладила, а он вдруг поднял меня, как перышко, и прямо насадил на свой штопор. Во мужик, да? Двужильный, черт бы его взял!

Утром позавтракали по-семейному. Алиса напекла блинчики. Мирон Григорьевич поглядывал на нас с грустью.

— Жалко вас, девчата. Они ведь так просто теперь не отстанут. Взял бы вас с собой в Питер, да куда дену. У меня жена, два сына… Гейшу, честно говоря, не знаю куда пристроить. Эх, жизнь наша копейка! Телефончик все же оставлю. Будет невмоготу, звоните.

Я почему-то верила, что он не врал и телефон дал настоящий и в случае крайней надобности действительно поможет. От его сочувственного, домашнего голоса к глазам подкатывали слезы.

Напоследок изумила Алиса. Когда в коридоре, уже в полушубке, Мирон Григорьевич, спохватясь, достал бумажник, она вдруг побледнела и, глядя в сторону, быстро произнесла:

— Не надо, Мирон, прошу тебя! Не обижай!

Мирон Григорьевич чуть смутился, убрал деньги, потрепал Алису по щеке:

— Не надо — так не надо. Не горюйте, девчата, не вся еще Россия продана. Кое-где остались людишки. Значит, перезимуем.

С тем и ушел могучий, бесстрашный и чем-то родной. А мы с Алиской, в самом деле, остались зимовать среди весны.

17 марта. Алиса переехала ко мне. Я ей рада, но предчувствую, что скоро возникнут проблемы. Впрочем, квартиры нам обеим придется все равно менять, хотя мой адрес, надеюсь, Стасик пока не отследил. Из его компании никто никогда сюда не заглядывал. Конечно, ручаться нельзя, у подонков руки длинные. Целый год мы с Алиской рисковали шкурой и обходились вообще без «крыши». Вчера обсудили положение и пришли к выводу, что пора остепениться. Убьют — не жалко, изуродуют — хуже. Испишут морду в клеточку, как Шурке Самохиной. Та, бедняжка, теперь накладывает грим в палец толщиной. Днем вообще не высовывается. Правда, есть любители червивых яблочек. У Шурки был солидный клиент, какой-то чин из Внешторга, который возбуждался, только когда она краску смывала. Шурка даже ухитрялась брать с него двойную таксу, как за особые услуги.

19 марта. «Крыша» есть. Все устроила Алиса. Созвонилась с кем-то и условилась о встрече. В молочном кафе на Новослободской к нам подсел худенький молодой человек в модных очках на пол-лица. Скромный, интеллигентный — по виду конторский клерк. Алиса предложила ему шампанское, но он заказал стакан сметаны и булочку. Назвался Валерием. Обговорили условия. Каждая из нас еженедельно выплачивает тысячу с последующей, разумеется, индексацией. Отдельная оплата — за индивидуальное обслуживание. Я удивилась: что значил индивидуальное? Валерий объяснил. К примеру, если мне потребуется круглосуточное сопровождение, или понадобится сделать фотосъемку, или… да мало ли что.