Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38-47 - Татьяна Соломатина

– Да что не так-то?! – недоумённо уставилась на друзей Мальцева. Опомнившись, вскочила и схватила у Ельского с колен Мусю. Та тут же захныкала и потянула ручки обратно к Владимиру Сергеевичу.

– О, вишь! Вся в тебя, такая же шалава! – добродушно расхохотался Святогорский.

– Не ругайся! Мне Панин при Мусечке не разрешает ругаться и курить.

– Так, отдай ребёнка Вове, хай понянчится. Сказал бы, что ему нужна тренировка в связи с положением его супруги, но это так же нелепо, как снайпера учить бульники в забор метать. Сама надень халат и идём к ментам. В подобном виде – могут и на психиатрической экспертизе настоять.

Святогорский подошёл к шкафу Ельского, достал оттуда тапки, швырнул их Мальцевой.

– А тапки-то мне за… – она ошарашенно уставилась на свои босые ноги. Так вот что это было за странное ощущение внизу! Бетон, асфальт, педали, асфальт, бетон, паркет, линолеум… Выше на ней были трусы Панина. В серую и белую полосочку. Да, такие, с положенной мужским трусам геометрией кроя в определённых местах. Видимо, её тело приняло их за шорты. Хорошо, хоть под ними на ней были её собственные трусы. Поверх лифчика была натянута странная маечка, каких у неё отродясь не водилось. Безумно-карамельного цвета, вся в бантиках, с каким-то длинным поясочком сзади.

– Панин, поди, Муське на вырост купил в очередном припадке отцовского шопинга. Платье для первого причастия! – снова затрясся Святогорский.

– Мать моя женщина! – ахнула Мальцева, беспомощно посмотрев на своих друзей. – Это меня так весь роддом видел?!

– Ну, не весь, – всё ещё подхрюкивая, съязвил Аркадий Петрович. – Хотя сейчас, поди, уже весь. А кто не видел – увидит. Сказал же: интерны тебя на айфон запечатлели. Не каждый день начмеда в таком виде узришь! Да ещё и с окровавленным младенцем в руках.

– Господи, Панин меня убьёт!

– Идём, пусть тебя сперва гаишники вые… не убьют. Чтобы Сёма оторвался всерьёз.

Гаишники оказались не злые. Сперва, конечно, повозмущались для проформы. Но никаких протоколов составлять не стали. Тем более, у одного – жена на сносях. Баш на баш. Ничего не было. А моя баба у вас рожает на контрактных условиях, но бесплатно. И у хорошего специалиста! Вот, у мужчины, например!

– Я – анестезиолог-реаниматолог! Рожайте непосредственно у Татьяны Георгиевны. Она – прекрасный специалист. Лучший в этом родильном доме! – защитил честь подруги Святогорский, едва сдерживая хохот.

Но гаишник явно не поверил. Ещё раз с большим сомнением осмотрел Мальцеву с головы до ног – она бы и покраснела ещё больше, но больше было уже некуда. И она снабдила его визиткой Родина Сергея Станиславовича, заведующего патологией беременности, сказала: звонить без зазрения совести, в любое время, ссылаться на неё, Мальцеву Татьяну Георгиевну, лично. И вообще – в любое время. Вот и моя визитка, на случай «если».

Под конец саммита гаишники даже похвалили Мальцеву. Посоветовали в каскадёры податься. Или в инструкторы экстремального вождения. А на улицах города лучше такое больше не повторять.

– Да я и не смогу! – заверила Мальцева. – Я ничего не видела и ничего не слышала! – вырвалось у неё под укоризненным взглядом Святогорского. (К слову, если бы Аркадий Петрович не был модератором переговоров, то вряд ли бы у Татьяны Георгиевны получилось договориться, вздрючили бы по полной, дело разрешить куда труднее, чем дело не заводить.)

– Вот именно! – строго козырнули гаишники на прощание.

И в дверях кабинета этой более чем странной докторши столкнулись ещё с одним явно полоумным гражданином.

– Муся! Муся! – кричал гражданин. – Муся!

А странная докторша бросилась полоумному гражданину на шею с криками:

– Сёма!

«Муся! Сёма!» Кибуц какой-то, а не родильный дом!

Да, к окончанию переговоров с представителями органов правопорядка в лечебное учреждение прибыл Панин собственной персоной. Ему позвонил Ельский. Заверил, что всё в порядке. Не то ещё кому-нибудь ума хватит разосланную интерном на all фоточку или видео Семёну переслать. Родину вот, например. Отчего бы не повеселить замминистра?

– Шикарная баба! – искренне-восхищённо заверил он Панина, передавая ему дочурку. – Эта мимика и эти жесты будут творить с мужиками чудеса. Чрезвычайно обаятельное создание. А я их немало, слава богу, повидал!

– Шикарных баб или младенцев? – уточнил Панин, прижимая к себе своё сокровище.

– И тех и других. И ты паровозики металлические с ковра убери, старый мудель. Раз на раз не приходится.

– Да кто ж знал, что Танька манеж на кровать водрузит и…

– Вот поэтому она тебя и не любит так, как любила Матвея. Тот не знал сослагательного наклонения и никогда её ни в чём не обвинял даже в мыслях своих! – жёстко перебил его Ельский, хотя не в его привычке было вмешиваться в чужие альковные дела. А хотя бы и в дела старых друзей. Видимо, флюид Святогорского подействовал.

– Уберу. Согласен. – Панин ещё крепче прижал к себе Мусю. – И прекратите все ругаться при ребёнке!

– Пока-пока, Муся! – Ельский поцеловал крошечную ладошку своей новой подруге. И полугодовалая девчушка вдруг вся раскраснелась, раскокетничалась, засияла глазками, рассыпалась серебряными колокольчиками улыбок…

– Совершенно чумовая девица! – констатировал Владимир Сергеевич, развернулся и ушёл, в характерной для него манере даже не попрощавшись с Паниным.

Муся опечаленным зверьком выглядывала ему вслед из-за папиного плеча и даже махала ручкой.

– И что это сегодня было с нашей мамой? – обратился к дочурке Семён Ильич. Та в ответ лишь умилительно пожала плечиками. – Ладно, идём, заберём маму из кабинета. Одна она там точно будет сидеть до самой ночи. Эту свою берлогу она ещё тряпками не затарила.

Они все втроём съездили на стройку. Затем сходили в торговый центр. И Сёма открыл Мальцевой тайну магазинов, где гнездятся все эти ужасные «развивающие», «обучающие», «экологически чистые» игрушки и чудовищно дорогие детские тряпки. Прямо настоящий семейный выход!

Ирония показалась Татьяне Георгиевне неуместной. Её преследовало непонятное ощущение. Кажется, ей всё это начинает нравиться.

Вечером, когда Муся уснула, они вызвали няньку. И отправились в гостиницу.

Она уже почти забыла, как Панин хорош!

Или это всё последствия стресса?.. Она сегодня второй раз в жизни испытала необратимость. В наступившую после первой необратимости ночь с ней был Панин. Иначе бы тогда её тело наложило на себя руки. Сейчас она только ощутила необратимость. Но тело, проклятое тело всё помнило – и отработало учебную тревогу в режиме, абсолютно приближенном к боевому. Если бы тело по дороге к спасению хоть на секунду позволило мозгу вспышку мысли вроде «Муся лишилась глаза…», то оно бы, тело, умерло на месте. А оно не хотело умирать. И потому даже слегка перестаралось. Ну чего стоило хотя бы мельком осмотреть, провести первичную хирургическую обработку раны – если бы таковая действительно была. Если бы это была не Муся – Мальцева так бы и поступила. Непонятные нормальной физиологии ощущения испытывают наши тела по отношению к тем, кого мы на самом деле любим. Необъяснимые. Это ли не критерий? Упаси боже от оценки любви такими критериями. Всё это бред, просто воображение разыгралось. И Панин спит, и Мальцева строгозапрещённо курит на подоконнике гостиничного номера, настежь распахнув окно в ночную Москву, и плачет. Плачет потому, что всё хорошо. И плачет оттого, что всё, что определено, незыблемо и бесконечно, вдруг оказывается таким ненадёжным, хрупким и недолгим. Как бы они жили с Матвеем? Какие бы у них были дети? Но Матвей погиб в автомобильной аварии. И это необратимо. Ужасно необратимо. Но у неё есть Муся – и это тоже необратимо. Прекрасно необратимо. И, кажется, пришла пора телу просто лечь рядом с Паниным. И просто уснуть. Без снов, без мыслей, без чувств. Сколько бы ни думала – всё равно ничего не придумаешь. Тем более, случай сегодня скорее смешной. Трагедия повторилась в виде фарса. Всё в полном соответствии с законами жанра.